– Мадам, это весьма предусмотрительно с вашей стороны.
– Быстро покиньте комнату при малейшем намеке у него на приступ ярости. Не ожидайте, пока у вас с ним начнется спор. Несколько человек от этого уже пострадали. После такого, к тому же, обычно разгорается общественный скандал, который бросает тень на меня и всех нас. Надеюсь, ваша встреча не связана с Южной Америкой?
Я не мог солгать даме.
– Господи! Это самая опасная из всех возможных тем. Вы не поверите ни единому его слову – и, честно говоря, я этому не удивлюсь. Но только не признавайтесь ему в этом, иначе он придет в бешенство. Сделайте вид, что вы поверили, и тогда, Бог даст, все и обойдется. Помните, что сам он твердо верит в то, о чем говорит; в этом вы можете не сомневаться. Профессор Челленджер исключительно честный человек, таких еще поискать. А теперь идите, а то он может что-то заподозрить. Если почувствуете, что он становится опасен – по-настоящему опасен, – звоните в колокольчик и до моего прихода держитесь от него подальше. Даже в самых критических ситуациях мне, как правило, удается обуздать его.
С этими ободряющими словами женщина передала меня молчаливому Остину, который в течение нашего короткого разговора благоразумно ожидал в отдалении, стоя неподвижно, как бронзовая статуя, после чего проводил меня в конец коридора. На стук в дверь донесся какой-то бычий рев, и я оказался лицом к лицу с профессором.
Он восседал на вращающемся кресле за широким столом, заваленным книгами, картами и графиками. Когда я вошел, Челленджер резко крутанул кресло и повернулся ко мне лицом. От его вида у меня перехватило дыхание. Я ожидал встретиться с по-своему странным человеком, но не настолько подавляющей внешности. Больше всего поражали его габариты – габариты и величественная осанка. Голова у него была просто громадной, я таких еще никогда не видел. Держу пари, что, если бы я когда-либо рискнул надеть его шляпу, она накрыла бы меня полностью, по самые плечи. Лицо и борода Челленджера вызывали у меня ассоциации с ассирийским быком: лицо раскраснелось, а иссиня-черная борода в форме широкой лопаты волнами спускалась на грудь. Прическа была необычной: на массивном лбу лежала прилизанная изогнутая прядь. Из-под густых черных кустистых бровей смотрели серо-голубые глаза; взгляд их был ясным, испытывающим, очень властным. Над столом также виднелись огромные плечи и широкая, как бочка, грудь; картину дополняли две здоровенные руки, покрытые длинной черной шерстью. Все это в сочетании с ревущим грохотом его голоса и составили мое первое впечатление о пресловутом профессоре Челленджере.
– Итак? – сказал он, смерив меня надменным взглядом. – Что теперь?
Мне не следовало сразу раскрывать свой обман, в противном случае на этом бы наш разговор и завершился.
– Вы были настолько любезны, что назначили мне встречу, сэр, – робко сказал я, протягивая конверт его письма.
Профессор посмотрел на него и положил на стол перед собой.
– А, так вы тот самый молодой человек, который не знает простого английского языка? Но, насколько я понимаю, мои общие рассуждения вы все-таки соизволили одобрить?
– Полностью, сэр, полностью! – с жаром откликнулся я.
– Слава Богу! Теперь мои позиции можно считать нерушимыми, не так ли? Ваш возраст и внешний вид делают такую поддержку ценной вдвойне. Но вы, по крайней мере, все же лучше, чем это стадо свиней в Вене, чье дружное хрюканье, впрочем, не более оскорбительно, чем отдельные попытки какого-то английского борова. – Сейчас, глядя на меня, он и сам очень напоминал одного из представителей этого вида животных.
– Видимо, они действительно повели себя с вами отвратительно, – сказал я.
– Уверяю вас, что я в состоянии сам постоять за себя и не нуждаюсь в чьем-либо сочувствии. Если спину надежно прикрывает стена, то для Джорджа Эдварда Челленджера нет большей радости, чем остаться один на один с противником. Ладно, сэр, давайте-ка сделаем все возможное, чтобы побыстрее завершить этот ваш визит, который вряд ли может быть приятным для вас и является исключительно раздражающим для меня. Насколько я понимаю, предполагается, что у вас были какие-то комментарии относительно некоторых положений, высказанных в моем докладе.
Жесткая прямота в его манере разговора очень осложняла дальнейшее увиливание, но я должен был продолжать вести свою игру и ждать удобного случая. Со стороны это выглядело довольно простой задачей. О, моя ирландская сообразительность, неужели ты не выручишь меня и на этот раз, когда я так нуждаюсь в твоей помощи? Челленджер сверлил меня острым взглядом своих стальных глаз.
– Ну же, давайте! – проворчал он.
– Конечно, я пока всего лишь простой студент, – сказал я с глупой улыбкой, – который, можно сказать, только начинает искать ответы на серьезные научные вопросы. Но мне в то же время кажется, что вы слишком суровы по отношению к Вейсману и его теории. Разве полученные с тех пор общие доказательства не… ну, не укрепляют как-то его позицию?
– Какие еще доказательства? – с угрожающим спокойствием в голосе спросил профессор.
– Ну, мне, разумеется, известно, что нет ничего такого, что вы могли бы признать определенными доказательствами. Я просто имею в виду тенденцию современной научной мысли и общую научную точку зрения, если можно так выразиться.
Лицо его стало серьезным, и он весь подался вперед.
– Я полагаю, вам известно, – сказал Челленджер, загибая палец на руке, – что черепной индекс является фактором постоянным?
– Естественно, – ответил я.
– И что статус телегонии[20] по-прежнему все еще не определен?
– Безусловно.
– И что плазма эмбриона отличается от партеногенетического яйца?
– Понятное дело! – воскликнул я, испытывая гордость от собственной наглости.
– Но что это все доказывает? – спросил он тихим вкрадчивым голосом.
– Да, действительно, – пробормотал я, – что это все доказывает?
– Так мне сказать вам? – проворковал он.
– Да, прошу вас.
– Это доказывает, – проревел Челленджер во внезапном приступе ярости, – что вы – самый гнусный обманщик во всем Лондоне, подлый и жалкий журналистишка, который смыслит в науке еще меньше, чем в соблюдении правил приличия!
Когда он вскочил с кресла, в глазах его пылал безумный огонь. Даже в такой напряженный момент я успел изумиться тому, что профессор оказался совсем не высокого роста и макушка его едва доходила до моего плеча – низкорослый Геркулес, чья огромная жизненная сила пошла вширь, вглубь и на развитие ума.
