Я долго переживал и волновался. Дней пять или шесть.
А потом перестал переживать и больше уже не волновался.
И как только перестал волноваться, в моей голове появилось множество вопросов, которые следовало бы задать мальчику, то есть Громову. Но Громов был уже далеко, в академическом городке под Новосибирском. А в их квартиру въехала какая-то чужая семья. Я видел, как подъехала трехтонка с вещами.
Но то были обыкновенные вещи, столы, кровати, стулья, диваны. И конечно, среди этих вещей не могло быть деревянного божка с поджатыми ножками и нумерованных черепов.
Я смотрел, как носили эти вещи, и сердце мое сжималось от тоски. И я думал, вот была в доме напротив необыкновенная квартира, и в ней жил Громов, а сейчас туда въехала незнакомая семья, и это уже необратимый процесс, как любит говорить наш учитель физики Дмитрий Спиридонович.
Вообще настроение у меня было плохое в эти дни, и ребята это заметили сразу.
– Что нос-то повесил? - спросили меня.
– Громов уехал, - сказал я.
– Ну и что? Подумаешь! Вместо него другой уже сидит ученик. Новый. Он тоже, кажется, много знает. Приехал из Горького. Говорит на трех языках.
И действительно, на том месте у окна сидел новичок, издали он даже был чем-то похож на Громова. Такое же задумчивое выражение лица. И волосы жесткие, прямые, ежиком.
И как Громов, он то и дело смотрел в окно. Потом сделал кому-то гримасу и показал язык. И я подумал, что он это, наверно, старухе в доме напротив, которая ела яблоки или щелкала утюгом орехи. Громов этого себе никогда не позволял.
Он ко всем относился с уважением и к этой старухе тоже.
Да, неважное было у меня настроение. А тут еще стали тревожить меня вопросы, которые я не успел задать Громову.
Уроки тянулись долго. А когда я возвращался домой, я увидел рядом с собой того, новенького, который сидел на месте Громова.
– Ты далеко живешь? - спросил он меня.
Я назвал улицу и номер дома. Он удивился.
– Значит, ты живешь напротив, - сказал он.
И я догадался, что это он поселился в квартире Громова.
Это их вещи привезла трехтонка. Я смотрел на него и никак не мог сообразить, как к нему отношусь: хорошо или плохо?
Два голоса спорили во мне. Один голос говорил: он же не виноват, что сел на место Громова у окна и поселился в его квартире. И Громов все равно уехал бы в академический городок под Новосибирском, раз его отца выбрали в члены-корреспонденты. А другой голос возражал: разумеется, он не виноват. Но все равно что-то в нем есть. И наверное, задается.
И я решил задать ему, этому новичку, вопрос, один из тех, которые хотел задать Громову.
– Почему, - спросил я его, - существует мир?
– Потому что существует, - ответил он.
– А что было бы, - спросил я, - если бы мира не было?
– Не было бы и нас, - ответил он.
– Ну, это не ответ, - сказал я.
– А почему ты об этом спрашиваешь? - спросил он.
– Потому что хочу знать.
– Мало ли что ты хочешь…
– А почему я должен хотеть мало? Я хочу много.
– Но ты задаешь глупые вопросы.
– Вовсе они не глупые. Ты ничего не понимаешь.
– Глупые. А главное, неконкретные. Разве можно спрашивать о том, почему существует мир?
– Можно.
– Нет, нельзя.
– Громов так бы не сказал.
– Громов? Это тот, что жил в нашей квартире?
– Не он в вашей, а вы живете в его квартире.
– Мы въехали по ордеру. А он выбыл.
– Не выбыл, а уехал в Новосибирск.
– Ну, уехал. Это все равно. А ты в пинг-понг играешь?
– Играю.
– Так заходи. После обеда заходи. У нас есть. Сыграем.
– Может, и приду, - сказал я. - А как тебя зовут?
– Игорь, - ответил он важно. - Игорь Динаев.
Два голоса спорили во мне: идти или не идти? И все-таки я пошел. Больше из любопытства.
В столовой вместо божка с поджатыми ножками уже висела картина. Квартиру я не узнал. Везде мебель, вся новенькая, как в мебельном магазине. А ведь когда Громовы там жили, квартира походила чем-то на отсек космического корабля. Вещей почти не было. А сейчас от мебели и от картины, на которой была изображена купальщица, трогающая воду в реке длинной ногой, мне как-то стало не по себе.
И даже в пинг-понг расхотелось играть. Почему-то захотелось пить. Но я вспомнил про пустыни и как там люди мужественно превозмогают жажду. И я тоже превозмог.
– Что ты молчишь? - спросил Игорь.
– Думаю, - ответил я.
– А o чем ты думаешь?
– Мало ли о чем я могу думать!
– Ну, а все-таки? - спросил он.
– Я думаю о пустыне Гоби.
– А ты там бывал?
– Нет, не бывал.
– А почему же ты тогда о ней думаешь?
– Я всегда думаю о тех местах, где не бывал.
– Значит, ты псих. У вас все в классе какие-то не такие. Я сразу заметил. А кто тот парень, про которого у вас все так много говорят?
– Громов.
– А что в нем особенного? Почему про него так много говорят?
Я взглянул на картину, на которой была изображена купальщица, и на новую мебель. Потом сказал:
– У них не было столько мебели.
– У кого?
– У Громовых.
– Что ты хочешь этим сказать?
– Ничего.
Я нарочно заговорил о другом. Не хотелось мне с ним говорить о Громове, да еще в этой самой квартире.
Потом я встал.
– Ну, пока. Уроки учить надо. Сегодня много задано.
А задано было совсем немного.
Что еще осталось мне сказать? Почти ничего. Без Громова в классе все стало очень обыкновенным. Все к этому скоро привыкли. И постепенно стали забывать о Громове. И даже я редко о нем думал. Слишком задавать стали много. Свободного времени совсем мало оставалось. Но я все-таки старался пополнять свои знания. Читал разные книжки, в том числе ту, которая называется “Хочу все знать”.
И голос (один из двух спорящих во мне голосов) говорил, что всего знать нельзя. А второй возражал, напоминая о Громове, и утверждал, что можно.
Из академического городка под Новосибирском не было никаких известий. Я уже стал думать, что Громов просто пошутил, когда сказал мне перед отъездом, что он и есть тот самый мальчик.
Но вот что случилось в субботу после занятий. Я ехал в трамвае с матерью. Ехали мы на Черную Речку к знакомым поздравить их с новосельем. И у матери на коленях в белом футляре лежал огромный торт, купленный в кондитерской “Север”. Все было, как обычно бывает в трамвае. Одни люди стояли, держась за ремни, другие сидели. И один из них читал газету. Я заглянул ему через плечо и Досмотрел на третью полосу, и буквы стали прыгать, словно я глядел на них через отцовские очки. Но я успел прочесть: “Найденные профессором Громовым информационные копии пришельцев, посетивших Землю в юрский период, изучаются… Исследовать возможности восприятия человеком психологии и знаний инопланетного мальчика помогал коллективу пятнадцатилетний сын ученого… Резервы памяти оказались огромны…” Слова прыгали. И мне стало холодно, и сразу же жарко, и снова холодно.
