– Сколько, Джейсон?
На него было жалко смотреть.
– Ну... лет сорок... может, пятьдесят. Черт знает.
Четыре миллиарда лет от Рождества Христова
Боль стала донимать больше, невзирая на морфин, купленный Дианой тут же, в Паданге, в соседней аптеке по просто смешной цене. Меня трясло, бросало в жар.
Состояние это было переменчивым. Приливы и отливы, волнами, приступами. В голове как будто лопались жаркие пузыри. Тело капризничало, отказывалось повиноваться. Однажды ночью я схватил воображаемый стакан воды и разбил реальную настольную лампу, разбудив соседей.
На следующее утро я об этом не мог вспомнить. Однако я видел свои порезанные пальцы и слышал ворчание коридорного, с которым Диана рассчитывалась за разрушенное гостиничное имущество.
– Что, я действительно лампу кокнул?
– Боюсь, что да.
Она сидела подле кровати в плетеном кресле. В номер доставили яичницу и апельсиновый сок, из чего я заключил, что еще утро. За прозрачными шторами синело небо. Дверь на балкон открыта, впускает в комнату свежий воздух, запах океана.
– Извини, — пролепетал я.
– Ты был не в себе. Я бы велела тебе все забыть, но ты и так все забыл.— Она положила руку на мой лоб. — И еще, к сожалению, не все позади.
– Сколько?
– Уже неделя.
– Всего неделя?
– Увы.
Еще половины не промучился.
* * *
По интервалы просветления давали возможность кое-что записать.
Графомания. Одно из побочных последствий средства. Диана, находясь в аналогичном состоянии, исписала враз четырнадцать двойных листов библейским каиновым «Разве я сторож брату моему?» — отнюдь не крупным почерком. Собственная моя графомания несколько более упорядочена. Я аккуратно складываю исписанные листки на прикроватный столик; поджидая начала приступа, перечитываю написанное, чтобы запечатлеть его в памяти.
Диана целый день где-то пропадала. Когда она вернулась, я поинтересовался, где она гуляла.
– Налаживала связи.
Она рассказала, что познакомилась с транзитным брокером из Минанга по имени Джала. Его импортно-экспортные операции служили прикрытием для более выгодного нелегального эмиграционного брокеража. Известный персонаж, все в порту его знают и уважают. Она предлагала ему за судовые койки чертову кучу чокнутых кибуцев, так что сделка не состоялась — пока. Но Диана не теряла ни трезвой расчетливости, ни оптимизма.
– Будь осторожнее,— предупредил я ее.— Мало ли, кто-то еще на нас выйдет.
- Пока ничего не заметила, но... — Она пожала плечами и кивнула на блокнот в моей руке. — Сочинял?
– Отвлекает от боли.
– Ручку держать не больно?
– Как при запущенном артрите, однако справляюсь, — произнес я вслух и мысленно добавил: «...пока что». — Болеутоляющий эффект стоит дискомфорта.
– Очень неплохо у тебя получается. Ужаснувшись, я украдкой глянул на нее.
– Ты... Ты читала?
– Ты сам мне предложил, Тайлер.
– В бреду, должно быть.
– Выходит, что так. Хотя я бы не сказала тогда. Выглядел ты вполне нормально.
– Я, видишь ли, писал не на читателя. — Меня испугало то, что я забыл, как все это ей демонстрировал. Что еще ускользнуло из памяти?
– Ладно, больше не буду. Но то, что ты там изобразил...— Она чуть склонила голову к плечу.— Удивил ты меня. И польстил, конечно. Никак не думала, что ты ко мне питал такие чувства, тогда, в таком зеленом возрасте.
– Чему тут дивиться...
– Нет-нет, это удивительно. Но вот в чем парадокс, Тайлер: твоя девица на страницах — холодная, равнодушная тварь, почти жестокая.
– Я тебя такой никогда не считал.
– Меня не твое мнение беспокоит. Меня беспокоит то, что ты увидел. И мое собственное мнение.
Я с некоторым усилием держался сидя, гордясь своей выносливостью, но, скорее всего, способностью сидеть, а не безвольно валяться, меня наделили болеутоляющие. Трясло — значит, близился очередной приступ.
– Ты хочешь знать, когда я в тебя влюбился? Пожалуй, следовало об этом написать. Немаловажная деталь. Это произошло, когда мне было десять.
– Тайлер, в десять не влюбляются.
– Я точно помню. Когда умер Святой Августин.
Сент-Августин — имя непоседливого черно-белого спаниеля, крупного породистого пса, любимца Дианы. Она звала его «Сент-Дог». Диана передернула плечами:
– Жуть какая.
Но я не преувеличивал. И-Ди Лоутон купил пса, повинуясь непонятно какому движению души. Возможно, хотел декорировать им прикаминнюе пространство. Что-то вроде кованой подставки для дров или кочерги с художественной бронзовой рукоятью. Но Сент-Дог не пошел на поводу у судьбы. Он и вправду отличался выраженной декоративностью, однако из-за переполнявших его любопытства и жажды деятельности никак не подходил на роль коврика или напольной вазы. И-Ди его постепенно возненавидел, Кэрол не замечала с самого момента появления в доме. Джейсона пес несколько ошеломил. Двенадцатилетняя Диана почувствовала в собаке родственную душу. Они с Сент-Догом выявляли друг в друге лучшие черты характера. В течение полугода пес мотался за Дианой повсюду, только что в школу не ездил. Летними вечерами они играли на травке перед домом. Именно тогда я увидел Диану в особом свете. Мне приятно было просто любоваться ею. Они носились по газону до изнеможения, она, естественно, уставала первой, и пес терпеливо ждал, пока его подружка восстанавливала дыхание. Она больше заботилась о собаке, чем любой другой из Лоутонов, чутко воспринимала изменение настроения Сент-Августина — на основе полной взаимности, кстати сказать.
Не знаю, почему мне это в ней правилось, но в драматичном, эмоционально заряженном пространстве дома Лоутонов ее отношения с собакой казались оазисом простой привязанности без всяких искусственных украшательств. Будь я собакой, я бы ревновал. Не будучи собакой, на своем месте, я пришел к заключению, что Диана — существо особое, отличающееся от своих родственников весьма важными качествами. Она оказалась открытой миру, воспринимала его иначе, чем брат и родители.
Святой Августин умер внезапно и преждевременно, едва выйдя из щенячьего возраста, той же осенью. Диана тяжело переживала, и я вдруг понял, что люблю ее.
Это, конечно, звучит странновато, по ведь я влюбился в нее не потому, что она скорбела о собаке, а потому, что она оказалась в состоянии скорбеть о собаке, к которой ее родственники не испытывали особых эмоций, а то и ощутили облегчение, избавившись от докуки.
Диана отвернулась от меня, не мигая, глядела в окно, на освещенные солнцем кроны пальм.
