Кромптон, проходя мимо, услышал, как неугомонный двухсуставчатый трелизонд при полном осеннем плюмаже говорил трем своим братьям:
- Сегодня я уезжаю в Фунтрис, возможно, освободится мое место в гнезде.
А рядом стая гнолов щекотала сабистых тэдиков до пароксизмов, приговаривая при этом: "На дворе трава, на траве дрова", что приводило в ужас забравшегося на дерево молчаливого алинопода. По соседству одна женщина-человек говорила другой: "Уж и не знаю, кто тебе поможет, Джоси". А чуть дальше семь мунов пытались слиться в сексуальном псилликозе путем родительского смыкания, но тщетно: для этого им не хватало самого главного - бадминтонного инвентаря. Еще более зловещие дела творились на другой стороне улицы, где барбизан в кольчуге из листьев, с заостренным олимфатом, отстукивал сообщение о своем разочаровании на грудной клетке и брюшных щупальцах коварных, приторно-улыбчивых лунтеров, застигнутых во время запрещенного и невозможного акта псевдотрансформации.
Ни одна из этих сцен не произвела на Кромптона впечатления. Каждая из них была рассчитана на то, чтобы пощекотать чувства зрителей определенного гуманоидного вида - притом совсем необязательно человеческого. Большую часть того, что делали друг с другом эти существа, Кромптон не понимал, так же как и другие гуманоиды не понимают, что делают друг с другом люди. Это была ситуация абсолютного обоюдного непонимания, на фоне которого наше пресловутое непонимание самих себя и себе подобных выглядит сущим пустяком.
Кромптон в замешательстве глазел по сторонам, словно бесплотный разум, парящий над сценами из какого-то сюрреалистического ада, в котором карнавальные создания демонстрировали свои экзотические эмоции, воспроизводившие недоступные рассудку реалии их жизни.
Кромптон пришел к выводу, что продолжать в таком же духе совершенно бессмысленно. Повернув назад, он прошел мимо двух тэдиков, отбивавших чечетку на широком, похожем на лопату носу линяющего барбизана, миновал несколько еще менее аппетитных сцен и наконец добрался до главных ворот с печатающим на машинке писателем.
- Вы, кажется, много знаете, - обратился к нему Кромптон. - Не подскажете, где я могу найти Эдгара Лумиса?
- Вы правы, я как раз тот человек, который вам нужен, - сказал писатель, передвигая каретку и закручивая третью сигарету. - Знаете ли, я действую как собственный deus ex machina [Бог из машины (лат.)], так что элегантности моего замысла не будет нанесено никакого ущерба, если я скажу вам, что мистер Лумис находится слева от вас на четвертых подмостках и его представление подходит к концу. Боюсь, вам, мой друг, следует поспешить. Но прежде чем вы покинете меня, позвольте мне в двух словах обрисовать вам вашу ситуацию в целом.
За чем последовала десятиминутная лекция на тему о всевозможных тонкостях и нюансах, которые Кромптон наверняка упустил, оценивая смысл происходящих событий. Все это время Кромптон простоял неподвижно, даже не моргая, замороженный лучами ружья-парализатора - обычного средства в руках членов Галактической гильдии писателей, с помощью которого они обеспечивали себе внимание и уважение неблагодарных слушателей во время скучных, но многозначительных выступлений.
Наконец писатель завершил свою лекцию цитатой из Рильке и выключил ружье-парализатор.
- А теперь, - сказал он, - немного аплодисментов и минимальную утвержденную гильдией плату в сто проников за не столько исключительную, сколько поучительную и высокоморальную импровизацию.
- Еще чего! - взъярился Кромптон.
- Платите, - приказал писатель, - а не то я снова включу парализатор и прочитаю десятиминутаугс лекцию на тему о благодарности по стандартным расценкам.
Кромптон заплатил, небрежно поаплодировал и поспешил смыться.
***
Он прибежал к указанным подмосткам как раз в тот момент, когда бородатый мужчина в набедренной повязке произносил:
- И тогда на прелестном надгробии Антигоны будут выгравированы слова: "Она так и не дождалась его прихода!"
Публика - тридцать семь человек среднего возраста из города Феникса, штат Аризона, - буквально помирала со смеху.
Бородач, поклонившись, исчез.
Кромптон схватил за рукав одного из сидевших в аудитории - по странному совпадению им оказался Джон Уинслоу Аудитор из Флагстафа - и спросил - Актеры! Куда девались актеры?
Джон Аудитор, осанистый оживленный человек со стальными голубыми глазами и нелепым шрамом от дуэли на левой щеке, бесцеремонно вырвал свою руку у Кромптона.
- Что вы сказали? - резко спросил он, пережевывая вставными зубами фруктовую жвачку, последнее напоминание о днях, надежно похороненных теперь между толстыми и страшными страницами "Книги безвозвратно ушедшего времени".
- Я спросил: куда подевались актеры?
- А! Думаю, они за сценой, готовятся к выходу в главном финале, он должен начаться сию минуту, - охотно объяснил Аудитор.
- Не было ли среди них актера по имени Эдгар Лумис?
- Кажется, я видел это имя в программке, - сказал Аудитор, и жесткие глаза его мгновенно повлажнели. - Да, черт побери, Лумис. , он был среди актеров.
- Как он выглядел?
- На нем была такая серебристая рубашка.
- И это все, что вы запомнили?
- Это больше всего бросалось в глаза. Да вы сами увидите его в финале Смотрите, уже начинается.
***
Возле Кромптона поднялась большая сцена. На ней толпились всевозможные гуманоидные существа, участники сегодняшнего представления. Сзади них расположились два симфонических оркестра. На глазах у Кромптона все эти существа посбрасывали с себя одежды и стали смыкаться все теснее, теснее, корчась, извиваясь, скользя вокруг и вовнутрь друг друга в невообразимой мешанине рук, грудей, щупалец, крыльев, влагалищ, усиков, когтей, фаллосов, плеч, голов, яйцеклеток, гонад, экзоскелетов, пестиков, коленных чашечек, жвал, тычинок, присосок, плавников и тому подобного. И в этом неестественном, вывихнутом положении они еще умудрялись петь, булькать, скрипеть, свистеть и вибрировать такую песенку:
Люди, и гнолы, и хингер, и тэдики,
И барбизан с трелизондом, и мун
Все мы сольемся в экстазе, как педики
Все побеждает любовь, даже мерзостных грун!
Мерзостные жирные груны вдруг появились на самой верхушке колышущейся горы тел и щупалец Груны улыбались! Такое случилось в Садах Рюи впервые! Полнокровные, волосатые груны действительно улыбались! Зрители, тронутые до слез, бешено захлопали в ладоши. Затрубили трубы, зазвенели рассыпчатой дробью литавры. Затаив дыхание, зрители наблюдали, как великая композиция-гора из тел, щупалец и прочих членов вздымалась и опадала, рычала и стонала, боролась и тужилась...
