Можно сделать круг и вернуться в ту же точку пространства.
Но время необратимо.
Он будет психологом машин, говорю я уже не вслух, а себе. В этих словах нет ничего таинственного, вернее сказать — в них столько же таинственности, сколько в слове «инженер» или «программист». Достаточно взглянуть на Рыжа.
— Я вот читаю в разных книжках: «гений», — говорит он. — Скажи, Март, кто это — гений?
— Человек. Обыкновенный человек. По-моему, так. Он больше других любит свое дело. Посвящает все время. И успевает больше других.
— Я знаю: Мусоргский, Толстой, Винер, Лапе, — вспоминает Рыж. — Но так было раньше. А теперь у всех много дел, все учатся в трех институтах.
— Давай по порядку, — предлагаю я. — Ты слышал, как в прошлом веке наука чуть не задохнулась из-за обилия информации?
— Нет, — мотает головой Рыж.
И хотя я вижу по его глазам, что он хитрит, рассказываю. Как давным-давно человечество, выпустив из бутылок великих джиннов, именуемых наукой, экономикой, образованием, не могло с ними справиться голыми руками. Ни один ученый не мог знать всего, что ежеминутно, ежечасно появляется в его области знаний. И тогда люди придумали счетно-электронные машины. Машины появились в школах, на заводах, в институтах. Их было очень много, и они считали в миллионы раз лучше ученых, но гораздо быстрее росла лавина новых вопросов, задач, проблем. Это было тяжелое для планеты время. В капиталистических странах безработица, сокращение образования, кризисы.
— И где был выход? — спрашивает Рыж.
— Для капитализма, конечно, не в машинах,
— Я знаю, — говорит он. — Читал про капитализм в книжках и третий год изучаю историю. Ты скажи про принцип. Как изменились машины? Как они справились с потоком информации?
— Принцип такой: раньше машине очень подробно объясняли, как надо решать задачу. Теперь говорят только, что надо делать. Понимаешь ты разницу между «как» и «что»? Как — объясняют неучу, что надо делать — говорят специалисту.
Мы подключаемся к Центру, разглядываем и обсуждаем разные конструкции электронных машин. Они рождались в то самое время, когда не только ученые — все люди горячо обсуждали своих помощников. Одни возлагали на них слишком много надежд, рисуя будущее голубыми красками, другие уже не верили в чудеса, тем более от железных коробок. Но ученые и инженеры делали автоматы, подобные человеческому мозгу. Строили точно и смело. А потом кабели оплели всю Землю, и родился гигантский электронный мозг — Единый Вычислительный Центр.
— Рыж, — говорю я после просмотра схем. — Да ты разбираешься в них лучше меня. За чем же ты спрашиваешь?
— Чтоб уточнить свою позицию, — ответил он совсем по-взрослому. — Это полезно. Чтоб знать, что я не мыслю по-старому. — И неожиданно спросил: — Как ты думаешь, я могу стать современным гением? Сразу в трех науках?
— Можешь.
— Почему? Я даже не Винер и не Чайковский.
— У тебя просто другая фамилия. Но ты имеешь перед ними преимущества.
— Какие?
— Свободное время — раз. Новая система обучения — два. Накопленные знания — три. Историки говорят, что раньше только гении знали столько, сколько сейчас обычный человек.
— Значит, у нас все гении?
— Все — обыкновенные гении, — в тон ему сказал я.
— Ну, серьезно. — И Рыж проглотил улыбку, сразу стал серьезным.
— Хорошо, серьезно. Я не очень в этом разбираюсь, потому что не очень интересовался, как учились в прошлом веке, но знаю, что тогда люди использовали лишь половину мощности своей памяти. Потом была вторая машинная революция. Это очень сложно — десятки отраслей биологии, медицины, кибернетики… Проще будет сказать, что все науки всерьез взялись воспитывать и растить человека.
Тут я поймал себя на мысли, что еще чуть-чуть, и я начну говорить красивую речь и никогда не остановлюсь. Я рассердился и заорал:
— Да что ты, в самом деле, пристал ко мне, Рыж! Разве тебя мало гоняют на уроках?
— Гоняют! — обрадовался Рыж. — Еще как! А потом мы все равно боремся! Давай?
— Давай.
Мы колесом покатились по полу, и когда он уселся на мне верхом, то спросил:
— Просишь пощады?
— Пощады?…
— Ах ты! — закричал он, и мы покатились опять. Теперь он был внизу. — Тихо! — приказал он шепотом.
Музыка. Тихая, но нарастающая, притягательная. Мы вскочили, распахнули дверь — звуки стали сильнее. Бросились через просторный зал, цокая по белым плиткам. Остановились, не решаясь распахнуть дверь в комнату Карички.
Там, за этой дверью, все было другое: там звучала музыка. Нам казалось, что за этой дверью тени ночных видений, невесомость лунного света, осторожность животных, таинство глубин — все жило своей чуткой жизнью, пока не ворвался ветер; он смешал земли, и воды, и звезды, растер все в молекулы, оставил хаос, улегся… и вдруг — там, за дверью, взошло солнце и из земли поднялся чистый зеленый листок…
Не знаю, так ли было это. Музыка смолкла, и мы тихо ушли, не сказав Каричке, что подслушивали ее игру.
— Иногда я смотрю, она ходит по саду, — рассказывает Рыж. — Ходит, ходит, ну — ничего не делает. Но я хитрый, наблюдаю. Ходит она, ходит, шмеля поймает, послушает, а он гудит в кулаке и не кусает. А потом, знаешь, запрется и сочиняет. Это точно — сочиняет. А меня хоть на веревке води, я ничего не придумаю.
Мы поднялись на крышу. Ночь была ясная. Самая чистая, самая точная звездная карта висела у нас над головой. Рыж знал ее хорошо. Он называл звезды, большие, и маленькие, и даже те, которые я не видел. Может, он фантазировал? Я заглянул в его лицо. Нет, он не обманывал: щурил глаза, вглядывался, искал и находил.
Он смотрел на черно-белую, самую точную карту неба и видел цветные звезды — голубые, как лед, белые, как электрическая лампочка, оранжевые, как апельсины, красные, как глаз маяка. Так рано утром луч солнца пробегает по серой земле и возвращает миру все краски жизни.
— Рыж, а какая Земля с Марса?
Он мгновенно перенесся на Марс, расставил пошире ноги на ржавом песке, задрал голову.
— Зеленая звездочка. По блеску — как Юпитер с Земли.
— А что тебе, Рыж, больше всего нравится там? — Я боднул ночное небо.
— Там? — Он задумался. — Солнце, когда затмение…
— Крылатое Солнце!
Я увидел его: черный круг Луны и размашистые золотые крылья.
— Так говорили жрецы, — сказал Рыж.
— В самом деле, откуда строители египетских пирамид могли знать про электроны' Ты прав, Рыж. Скажем так: солнечная электронная корона. Ты не возражаешь против короны?
— Нет.
— А против чего ты возражаешь?
— Что двадцать первый век уже кончился, как говорят некоторые.
