— Всякая болезнь, — говорил он, — глубоко индивидуальна. Нет двух одинаковых людей, как нет и двух одинаковых больных. В какой-то мере медицина подходит к каждому пациенту на ощупь. — Харрис слушал, кивал головой. — Та или иная доза лекарства, процедура действует на разных людей по-разному, в зависимости от пола, возраста, физического и психического состояния организма. Известно, что ангину лечат антибиотиками. Но вот доза лекарства… Садись, — сказал он Ритцу, едва тот прикрыл за собой дверь.
Ритц не имел желания слушать лекции по медицине. Он приехал увезти Харриса. У крыльца ждало такси.
Они ехали по городу: Гейм рядом с шофером, Ритц на заднем сиденье с Харрисом. В машине молчали. Ритц заметил, что Харрис и в кабинете Гейма не проронил ни слова. В машине он сидел, как сомнамбула, ни один мускул на его лице не шевелился.
У особняка на Эдисон-авеню они вышли втроем, отпустили такси.
— Сюда, — Ритц вел Харриса под руку. Гейм шел за ними. Харрис волочил ноги, по-прежнему молчал, и это стало действовать Ритцу на нервы. Харрис казался ему манекеном.
— Сюда! — Втроем они вошли в кабинет.
Ритц усадил Харриса, обошел стол и сел напротив него. Рядом с ним устроился Гейм. Харрис на стуле покачивался, кажется, ему было плохо.
— Харрис! — громко позвал Ритц.
Харрис перестал покачиваться, поднял глаза на Ритца.
— Джон Харрис! — продолжал Ритц. — Начинаем лечение. Поймите, вы не больны. Слышите меня — не больны!
Харрис молча глядел ему в лицо. Гейм отмечал каждое слово и жест Ритца. Одобрял: Ритц начал правильно. Прежде всего внушение.
— Вы не больны, — повторял Ритц. Ему нужно было вывести Харриса из состояния безразличия, подбодрить его. — У вас просто угнетенное состояние, депрессия. Это пройдет.
Харрис слегка кивнул головой.
— Пройдет! — внушал Ритц.
В это время за спиной Харриса бесшумно открылась дверь, вошли двое. Ритц слегка кивнул им, не прерывая внушения Харрису.
— Вы здоровый человек — слышите?
Двое за спиной Харриса, как и доктор Гейм, были углами треугольника, который сконструировал Ритц. Углами — но вне треугольника. Внутри — Харрис и Ритц. И выигрыш, который, по расчетам Ритца, должен был достаться ему. Остальное-санитары в халатах, ковер, по которому они бесшумно ступали, было необходимой декорацией.
— Депрессия пройдет, — внушал Ритц Харрису. — Только вы слушайте, что я вам советую.
Двое приблизились, стали за спиной Харриса. В руках одного из них блеснул металл.
— Что это значит, Ритц?.. — не выдержал Гейм, повернулся к товарищу.
Харрис вздрогнул от его голоса. В это время двое за его спиной начали действовать.
— Руки! — сказал один, схватив пациента за плечи. Другой изготовил наручники.
— Руки!.. — еще раз крикнул первый, удерживая Харриса, пытавшегося подняться со стула. Видимо, он сделал пациенту больно, Харрис со стоном протянул руки. Лязгнул металл. Но кольца замкнули воздух — на стуле никого не было.
Через два дня Гейм получил письмо. В неровных строчках на белом конверте, в скачущих буквах было что-то напоминавшее Харриса.
И точно, письмо оказалось от Харриса. Всего две строчки без подписи: «Вы негодяй, доктор Гейм. Вы нисколько не лучше Ритца».
Руки Гейма, державшие письмо, дрожали. Он едва упрятал листок обратно в конверт. В душе, однако, Гейм радовался, что Харрис не высказал это ему в лицо.
Харрис исчез. Он не поверил Ритцу — очень хищный блеск был у Ритца в глазах, когда тот рассматривал низку жемчуга.
Где теперь Харрис, что делает? Ритц уверен, что Харрис делает фунты и доллары. Мягкий недальновидный Гейм думает, что Харрис лечится, хочет стать обыкновенным человеком. Наверное, он ближе к истине, чем практичный жестокий Ритц.
Среди лавчонок, баров, женских и мужских ателье, среди вывесок, предлагающих закусить, купить губную помаду, эта вывеска была совсем незаметной. Ни апельсинов, ни примелькавшихся галстуков на ней нарисовано не было. Стояло всего три буквы: «СНЫ».
Грин не заметил бы вывески, если бы случайно не поднял глаз. Тем более что он был раздражен. Вышел из автобуса на остановку раньше и разыскивал нужную улицу вовсе не там, где следовало. В Париже это бывает: если вам надо что-то найти, вам дадут десять разноречивых советов. Особенно если узнают в вас иностранца. Английский костюм Грина, трость — конечно же, англичанин! — сразу сделали его жертвой словоохотливых французов:
— Сойдите на Пуатье. Нет, лучше на рю де Льеж!
— Там на углу дом с колоннами, памятник…
— А лучше на Пузтье…
Грин сошел на улице Пуатье. Ни дома с колоннами, ни памятника…
— Надо было выйти на следующей остановке!
— Даже еще на следующей!
— А теперь пойдете вот так… — Это уже объясняли ему другие прохожие.
Грин искал антикварную лавку Лебрена. Покупать он ничего не имел в виду. Надо было только взглянуть на статуэтку Анубиса — Грин египтолог. К Лебрену у него рекомендательное письмо. Вот он и ищет лавку. А наткнулся на вывеску.
Единственное окно, служащее одновременно витриной, узкая дверь. И лавочка, узкая, стиснутая между другими. С одной стороны — «Сардины», с другой — «Дамские шляпы». Ступенька перед дверью, выходящей на тротуар. Обыкновенная мелочная лавчонка. Но вывеска!.. Может быть, это шутка? Однако на оконном стекле рядом с дверью четкими буквами подтверждалось: «Сны на выбор». Это, в конце концов, интересно. Грин вошел в лавочку.
— Сэр! — поднялся ему навстречу человек за прилавком угадал в посетителе англичанина. — Доброе утро, сэр!
Грин кивнул в ответ на приветствие, прикрыл за собой дверь.
— Не спрашиваю, зачем вы пришли, — продолжал человек, медленно продвигаясь за прилавком к нему, — об этом говорит вывеска магазина. Но что вам по вкусу?
Жестом он показал на полки, разделенные, как в ателье грампластинок, рядами карманов.
— Может быть, вам каталог? Полный или общеупотребительный? В полном шесть тысяч названий, в общеупотребительном две с половиной тысячи.
Он был разговорчивым, продавец, — таковы все французы.
— Берут, что подешевле, — продолжал он, кажется, с сожалением, — марсианские сны, венерианские грезы…
— Аллегория?.. — спросил Грин, пораженный.
— Подлинные сны, сэр. Не сомневайтесь. Есть сны с планет звезды Барнарда, есть с альфы Киля…
— Постойте, — сказал Грин.
— Откуда угодно, — сказал продавец, прежде чем замолчать.
Он придвинулся совсем близко — на ширину прилавка, и Грин мог внимательнее разглядеть его. Это был невысокий человек, ниже среднего роста, с большой головой, прикрытой полуколпаком, полушляпой, из-под которой висели грузные мочки его ушей. Лба из-под шляпы почти не было видно, зато подбородок отвисал вниз, отчего лицо было похожим на заостренный топор. Впалые щеки покрыты щетиной, но, странно, щетина прилегала к коже, как шерсть. Больше всего поражали Грина рот продавца и зубы. Рот был обрамлен тонкими губами, влажными, как у собаки (странное сравнение, но другого не подберешь). Губы слишком тонкие и не прикрывали зубов. Зубы выступали вперед лопатками, и, когда человек улыбался, виднелось не больше четырех верхних зубов. «Такой рот — подумалось Грину, — не мог вместить тридцать два зуба! Что за лицо! — всматривался он в продавца. — Уродливое лицо!» И только глаза — веселые человеческие глаза — украшали лицо. Глядя в них, хотелось простить уродство, даже безобразие человека: мало ли вообще уродов?
