— А может, я хочу так? Может, я хочу легко и быстро? Как ты смеешь решать за меня? Тебе не нравится этот мир — ну, и пожалуйста! Путь открыт, твой мелок всегда при тебе. Решать за меня ты не имеешь никакого права!
— Ты права, — помолчав, сказал Дийк. — Ты действительно вправе решать сама, где тебе жить и что делать. Пойдем, Гоа!
Рыш подполз к нему на брюхе, издавая тихий скулеж, призванный растопить ледяное сердце хозяина: ему было очень жаль расставаться с девочкой, которая так часто чесала его за ухом, старалась угостить вкусненьким и никогда не кричала. Но ослушаться хозяина зверь не мог. Промир был для него всем — и вожаком стаи, и отцом, и богом.
— Ах, да! — крикнула вослед им Наки. — Чуть не забыла тебя поблагодарить.
Дийк обернулся.
— За что?
— За то, что ты передумал и забрал меня тогда из «скудного дома». Благодаря тебе я не закончу свои дни в солдатском борделе.
— Каком борделе? Ты бредишь?..
— Только не говори, что ты не знал, что всех мальчиков, попавших в «скудный дом», делают пушечным мясом для разборок лордов, а девочкам нет иного пути, кроме как в солдатский бордель. Когда им исполняется четырнадцать, красивых выкупают, некрасивых же отдают даром, избавляются, как от мусора. Или ты не знал этого?
Промир не ответил. С проступившей на скулах краской он медленно повернулся и продолжил свой путь.
— Эй! — снова крикнула Наки. — Так ты знал или не знал?!..
Не оборачиваясь, он вышел за дверь нарядного, похожего на праздничный торт домика и замер в уютном дворике, мощеном мраморными плитами цвета кофе со сливками. Ему было на редкость досадно и противно. Дийк ненавидел себя — за то, что накричал на глупого ребенка, ненавидел Наки — за тупое упрямство, ненавидел весь мир — за последние ее слова. Рука дрожала, и начерченный круг получился неровным, больше смахивавшим на корявый овал.
— Ты уже уходишь? Но почему?!
Уни стояла на крыльце, удивленная и непонимающая. Она шагнула к нему и хотела доторонуться, но Дийк отшатнулся, словно от прокаженной.
— Пожалуйста, не надо.
— Ты так на меня смотришь, словно я превратилась в животное, или у меня отросла вторая голова. Что я тебе сделала? Оставайся! Тебе вовсе не обязательно жить со мной. Если я тебе разонравилась, ты можешь найти кого-нибудь другого. Или можешь попросить Принцессу, и она выделит тебе участок земли, и ты построишь себе дом, какой захочешь. Как только ты станешь человеком, ты обретешь все права, какие есть у нас, жителей Дилль.
— Пожалуйста, оставь меня.
Дийк говорил очень тихо. Он пытался взнуздать себя, чувствуя, что еще немного — и сорвется, совершит что-то резкое и непоправимое.
— Я не понимаю, но ухожу — раз такое твое желание. Мне будет тебя не хватать, странник!
Уни улыбнулась ему на прощанье — легко и беззаботно, как всегда, и вошла в дом, плотно прикрыв дверь.
Промир потянулся к мелку, чтобы начертить более ровный круг. Внезапно его охватила апатия, безразличие ко всему и всем. Апатия и тошнота… Он замер, застыл, безвольно опустив руки.
В ладонь ткнулся недоуменный влажный нос Гоа. И тут же зверь радостно взвизгнул.
Дийк поднял голову, зная, кого увидит.
— Ты пришла, чтобы сказать «прощай»? Не стоит: не люблю мелодраматических сцен.
— Я пришла, чтобы уйти с тобой. Не потому, что это нужно мне. Просто без меня ты станешь таким, как был, и никогда не найдешь Алуно. Так что можешь начинать меня благодарить и говорить, какая я хорошая и самоотверженная, прямо сейчас.
— Я займусь этим позже, когда мы выберемся отсюда. А когда вдоволь рассыплюсь в благодарностях, так тебя проучу, что ты долго сидеть не сможешь. Потому что ты самая упрямая и несносная девчонка из всех, кого я когда-либо встречал. А видел я многих, можешь мне поверить!
— Звучит как комплимент.
— Это не комплимент, а предупреждение.
Дийк поднялся на ноги. И тошнота, и апатия куда-то исчезли…
…………………………………
— Проходите, Лелечка, осматривайтесь. Вот ваш подопечный — наш Алексей. Он у нас уже год, абсолютно безнадежный случай. В ваши обязанности входит содержать тело в чистоте, предотвращать появление пролежней, следить за работой аппаратуры. Впрочем, вы и так все знаете. Вас рекомендовали как отличную, опытную медсестру. До вас тут работала одна медсестричка, мы ее повысили, можно сказать, за хорошую работу. Теперь обслуживает вип-палаты, важным птицам укольчики делает. Вас, Лелечка, тоже повысим со временем, если стараться будете.
— Анатолий Семенович, могу я вас попросить не называть меня уменьшительным именем? У меня с детства на него аллергия.
Голоса в его муторных снах порой бывали резкими и неприятными, еще чаще — бесцветными и никакими. Но этот новый женский голосок был ему приятен: он не напрягал, не сверлил мозг, напротив — от него исходило прохладное умиротворение.
— Конечно, дорогуша, как скажете. Что ж, приступайте к вашим обязанностям, а я вас покину.
Наступила пауза, а затем снова зазвучал, зажурчал приятный голосок. Он то приближался, то удалялся — видимо, новая медсестра ходила по палате.
— Ты не против, если я буду разговаривать с тобой, Алеша? Бедный ты, бедный, лежишь в тесной душной палате, а за окном лето. Вчера такая жуткая гроза была, воздух до сих пор пахнет озоном. Чуть не забыла: меня зовут Леля. Моя матушка тащится от славянской мифологии, вот и назвала в честь богини любви. А я мучайся! — Девушка тихонько рассмеялась: видно, несмотря ни на что, свое редкое имя ей все-таки нравилось. — Хочешь, я тебе почитаю? Ой, какая же я тупая: взяла сегодня только учебники! Ну ничего, в следующее дежурство принесу какую-нибудь хорошую книжку. Ты сказки любишь? — Теперь голос звучал близко-близко. А еще пришел запах: прогретого солнцем песка, сосновой смолы и лавандового мыла. Девушка, как видно, не пользовалась духами, и отчего-то это было прекрасно. — Знаю-знаю, ты не можешь кивнуть. Даже моргнуть не можешь, бедненький! Но я все равно слышу — хочешь верь, хочешь нет — что ты сейчас отвечаешь мне «да». Ты любишь сказки — те, что и для детей, и для взрослых. А также всякие фантастические истории и истории о красивой любви. Вот такие книжки я и буду тебе читать, Алеша, Лешенька…
Он почувствовал, как на миг запах стал совсем явственным. И тут же отдалился. Что это было? Поцелуй?..
— Грязный ты, грязный… И не причесывали тебя лет сто. И это называется хорошая работа? Интересно, за какие-такие заслуги ее повысили — ту, что была здесь до меня… — В голос впелся звон воды, а запахи заглушил аромат апельсинового шампуня. — Ничего, я вот сейчас тебя вымою и причешу, и станешь ты чистым и симпатичным…
