Молчание растянулось на минуту, после чего говорить пришлось снова Андреду:
— Мне надо осмотреть твои ребра.
Алена начала расстегивать воротничок рубашки.
— Не здесь, — остановил ее медик.
Девушка молча поднялась, обошла его и прошла за дверь. Возле нее она остановилась, обернулась и лениво посмотрела на Андреда. Тот, тоже молча, вышел из раздевалки, взял ее за руку и повел по холлам и коридорам. Так они и достигли комнаты с регенерационным устройством. Андред поставил Алену возле большой вертикальной панели, напоминающей зеркальную панель кабины дезинфекции, но только матово черной и включил ее. Аппарат на стене, подключенный к панели, тут же ожил и выдал на экран монитора кучу диаграмм и символов. Андред надолго увлекся монитором. Спустя какое–то время, он сообщил:
— Серьезных повреждений нет, но на регенерацию уйдет не меньше четырех сеансов. Четыре дня. Однако уже после второго станет значительно лучше. Тебя интересуют подробности?
— Не сегодня, — лениво мотнула головой Алена.
После чего он засунул ее в регенерационную камеру. Перед этим, отобрав у нее рубашку и кинув ее в пронзительно–синий свет предварительно дезинфицируемой камеры. Из–за ее нашивок, — поняла Алена и отнеслась к этой неучтивости по–буддийски спокойно.
Она уже довольно долго лежала на ровной поверхности выдвижной платформы внутри регенерационного устройства. Разглядывать тут было особо нечего. Узкая камера регенерации мягко светилась туманным бледно–зеленым светом. До ее гладких стенок и овального потолка можно было дотронуться рукой. Но в этом свете они казались не такими уж и близкими. Она подумала, что даже пациент с клаустрофобией мог бы не чувствовать здесь неудобства. За ее головой находилось непрозрачное стекло автодиагностики и чего–то еще, о чем ей не сообщили. Из–за него раздавался тихий монотонный гул, напоминающий звук ветра, дующий с одинаковой скоростью, и в одном направлении. Других звуков слышно не было. Несмотря на отсутствие заслона у входа камеры. Все это действовало усыпляюще вместе с тем, что температура внутри была температурой ее тела. Ни тепла, ни холода она не чувствовала, хотя и была наполовину обнажена. Поначалу Алене хотелось расслабиться, отключиться от всего, и заснуть. Пока обстоятельства складываются, не требуя от нее никаких действий. Что бы ни произошло, в таком положении у нее нет возможности воспрепятствовать чему либо. А потому это время можно было использовать, чтобы отдохнуть и восстановить измученные нервы и психику. Но заснуть у нее не получалось. Да и у кого бы получилось при ее обстоятельствах? Алена подумала, что заснуть на вражеской территории без снотворного ей вообще вряд ли когда–нибудь удаться. Страшно ей не было. Страх в ней как будто отключился, уступая место какому–то тупому безразличию к собственной судьбе.
Сейчас она ощущала себя человеческим зондом, запрограммированным на наблюдение за врагом. Биомеханическим инструментом, которому не должен быть ведом страх прекращения существования. Который мог просто выполнять свою программу. Из того, что с ней приключилось, пока они с Андредом добирались до мед. центра, такая аналогия шпионажу показалась ей наиболее подходящей. Потому что мысль быть живым шпионом в этом поселении внушала страх. Сейчас она не знала, может ли рассчитывать на поддержку Андреда и далее или нет. Явной агрессии в его поведении после ее признания не обнаружилось. Но что–то в нем заметно изменилось. Он оставался учтив и тактичен, но его приветливость испарилась, и он больше не пытался иронизировать. Алена больше не чувствовала себя в достаточной безопасности. Но ей было все равно. Она устала бояться, устала от неопределенности и недостатка информации, устала от внутренних противоречий. Но такова уж участь шпиона и с этим нужно было как–то мириться. Участь, которая была ей не под силу. Что делать, если от тебя требуются героические действия, а ты не герой? Если ситуация требует отнимать жизни, а ты умеешь только их спасать. Врач не должен выбирать, кому жить, а кому умирать от его руки. Иначе он перестанет быть врачом. Он перестанет верить в свои возможности. А врач не должен сомневаться. Он должен всегда до самого конца верить в то, что своей цели достигнет. И только тогда у него все получится. Поэтому цель и должна быть всегда одной — спасать жизни. Которую выбирают в самом начале профессиональной карьеры.
И поэтому тоже, хирургом нельзя было сделать любого человека. Для этого нужна особая предрасположенность. «Хирург должен иметь глаз орла, силу льва, а сердце женщины» Поэтому врачей было мало. Поэтому врач не может, вот так вдруг, стать убийцей. Алена все еще не могла поверить в то, что впервые в жизни кого–то убила. Всей душой она противилась этому и отрицала это, пытаясь оставаться в уверенности, что это была случайность, а не ее намерение убить. Я врач, я не убиваю, я лечу, — как заклинание вспоминала она слова Андреда, — и неважно, чью жизнь не могу отнять, пусть даже врага, главное — не могу отнять жизнь. И как же ей быть шпионом, какая цель должна быть у шпиона? Убивать или спасать? Как переломать себя и заставить делать то, что для тебя противоестественно? Если она и сможет это, то будет очень плохим убийцей и перестанет быть хорошим врачом. Она не могла с этим смириться. Каждый должен делать то, для чего предназначен. Потому что только это он сможет сделать идеально. А если что–то делать заведомо плохо, то к чему вообще начинать? Убивать должен солдат, а врач должен лечить. И она решила, что будет зондом. Просто датчиком, регистрирующим и запоминающим входящую информацию. Просто наблюдателем. Но, шпионом она не будет. И будет делать то, что может и умеет. Не пытаться уничтожить врагов, а стараться спасти людей. Потому что только эта цель даст ей силы совершать невозможное. Ее невеселые мысли прервал звук пришедшей в движение платформы. Похоже, сеанс окончен.
Пока она тщательно одевалась, медик смотрел на нее. Потом, то ли спросил, то ли констатировал:
— Не заснула.
— А должна была? — поинтересовалась Алена.
— Вообще–то, да — озабоченно ответил он.
— Ну, могу еще там полежать, — предложила девушка.
— Там больше нельзя на сегодня, — возразил Андред, — но выспаться тебе надо.
— Не думаю что это возможно, — сообщила Алена, — по всем признакам мне грозит долговременная бессонница.
Андред поморщился и спросил:
— Ты чего–то боишься?
— Нет, — честно ответила Алена, безразлично глядя ему в глаза.
Он вздохнул и потер висок.
— За сына я тебя не виню. Война — это был его личный выбор. Меня волнует, что он может быть еще жив.
