- Они не хотели искать по-настоящему. Вернее, один из них, главный! сказал голосок. - Но это все равно, потому что найти очень трудно... или совсем невозможно!
- Вот видите - невозможно! - подчеркнул Заборский, обретая надежду уговорить. - А нам что делать прикажете? У нас на руках акт экспертизы. Нет юридических оснований отменять снос дома, понимаете - нет! Чего вы намерены добиться, отсиживаясь там? В конце концов не я (я этого не сделаю), так кто-нибудь другой вызовет милицию... или пожарную команду... будет скандал, Ира, а я совсем не хочу, чтобы вас тащили, как преступницу! Ей-богу! Спускайтесь оттуда, это будет самое правильное...
- Нет, - после некоторого колебания ответила Ира, повернулась и исчезла.
- Подумайте! Вернитесь! Это просто глупо! - теряя самообладание, крикнул Заборский. Ответа не было. Душные, жаркие сумерки стояли в доме; где-то потрескивало, сыпалась труха.
Вадим Алексеевич вернулся во двор, к своей <Волге>. Ему было неловко встречаться глазами с водителем, с прорабом, с кейфовавшими на газоне бульдозеристами. Захотелось немедленно уехать, держать связь по телефону. Нет, нельзя: может быть, придется еще вмешиваться, защищать Иру...
Прораб, общавшийся с местным населением, почтительным шепотом сообщил, что приехала директриса школы, где учатся <чертовы дети>. Сама директриса, полная величественная дама с высоко взбитыми соломенными волосами, одетая в теплый не по погоде драповый костюм, уже беседовала с родителями, утешала плачущую женщину. Затем она прошествовала к дверям и скрылась. Скоро из дома донеслись раскаты внушительно грудного голоса; слов было не разобрать. Потом наступила долгая пауза. (Вадим Алексеевич внутренне злорадствовал.)
Во дворе приумолкли, насторожились. Наконец дама выплыла, ведя за руку чумазого плачущего бутуза. Не выдержал маменькин сынок Олег. К нему тут же бросилась целая куча народу, в том числе не менее двух бабушек; отшлепали, зацеловали и мгновенно утащили с собой. Стало быть, теперь в доме трое. Из-за них стоят бульдозеры; откладывается снос последнего здания, уцелевшего на полностью разоренной улице Грабовского...
Выведя Олега, директриса словно что-то сдвинула в забуксовавшем механизме событий. Вконец остервеневший Кравчук-старший, отец <Эйнштейна>, успел сбегать куда-то в частный сектор и теперь возвращался, неся, точно муравей не по росту длинную соломинку, грубую садовую лестницу. Приставив ее к стене, Кравчук вскарабкался с тяжеловесной ловкостью гориллы и прыгнул в окно. Грохот был изрядный. Кто-то из взрослых засмеялся, дети забили в ладоши - наступило быстрое и безусловное облегчение. На втором этаже трещало, топало, яростно завопил Кравчук, точно его укусили, потом раздался девичий визг. (Заборского так и дернуло к приставной лестнице; едва сдержался.) Минут через десять на подоконник вылез и стал спускаться долгоногий неуклюжий Виталик. Очевидно, его страх перед отцом был посильнее, чем привязанность к Натахе.
Истошные крики разлетелись из окна по всему двору. О нет, Ира так вопить не могла - не позволила бы себе даже под пыткой, это Вадим Алексеевич понимал... Виталик, маячивший в сторонке, даже не поднял повинную голову; маловато было в нем мужского... Раскрасневшийся, перемазанный пылью Кравчук явился на подоконник, неся перед собой отчаянно отбивающуюся Натаху. Из-за ее беспорядочных рывков оба чуть не свалились вниз. Мать заметалась, кудахча уже совершенно по-куриному; мужчины бросились на помощь, дети с победными воплями облепили лестницу - в общем, Кравчука с его <Добычей> буквально снесли на руках...
Более часа по всему особняку искали Иру Гребенникову. Даже директриса не вытерпела и отбыла в своей служебной машине, посулив <этой негодяйке> все мыслимые школьные кары. Кравчук, снова взобравшись наверх, втащил туда же отца Иры, малорослого брюнета, похожего на итальянца; за ним влезло пять-шесть мальчишек. Вся эта компания шастала по комнатам, по отгороженным фанерой закуткам, громыхала разболтанными дверьми, даже шарила в печи, с которой рабочие заблаговременно содрали бело-синие столетние изразцы... Поиски были тщетны. (<Ну, молодец девчонка - хотя и пороть ее надо - переняла кое-что у своих инопланетян, или кто они там вон как прячется - господи, а кто же там обитает, в самом деле? - я ведь сам слышал - не ветер же это все?...>)
- Что делать-то будем, а? - уже не впервые спросил истомившийся прораб. Бульдозеристов давным-давно не было на газоне - то ли обедать пошли, то ли завалились подремать где-нибудь в перепутанном красными виноградными гирляндами <сорном> лесу.
- То есть как что делать? - строго-удивленным тоном переспросил Заборский. - Сворачиваться! И без того целый день потеряли!
- А... э-э...
- Завтра, завтра, завтра! - с нажимом сказал Вадим Алексеевич, садясь в серую <Волгу>.
Прораб, обрадовавшись хоть какой-то определенности, побежал искать своих людей.
Отъезжая, Заборский бросил последний взгляд на злополучный желтый дом. Он почему-то не беспокоился за Иру - знал, что с девочкой ничего не случится. Больше того: Вадиму Алексеевичу казалось, что Ира была бы им довольна. Он правильно сделал, что отменил запланированное на сегодня разрушение особняка. Почему это правильно - Заборский и сам не знал; но душа ликовала, как будто главный архитектор совершил важное и доброе дело...
Была глухая ночь, когда Ира Гребенникова наконец покинула свое убежище. Все-таки она лучше других знала старый дом и сумела найти закуток, мимо которого прошли и добровольные сыщики во главе с Кравчуком, и вызванная под вечер милиция...
Сначала она лишь осторожно, опасаясь засады, выглянула. Но не было кругом ни огня, ни шороха; полная тьма и тишина, словно сомкнулся над головой стоячий пруд. Запасливая Ира, всегда имевшая в кармане джинсов спички, на ощупь отодрала клок обоев и зажгла его; при свете быстро догоревшего <факела> выбежала в актовый зал. Ее мучила жажда; она разыскала возле печи недопитую бутылку теплого, выдохшегося лимонада... Затем вступил в свои права голод, но куски хлеба, оставленные здесь несколько дней назад, были давно съедены т е м и... <И на здоровье>, подумала Ира, боясь даже в мыслях обидеть хозяев дома, которые сейчас, ночью, конечно же, были всесильны.
Бумага обожгла пальцы; Ира поспешно бросила ее и затоптала. В большой комнате было достаточно светло от луны, половиной сырного круга висевшей за разбитым окном. Она подошла поближе - туда, где в зазубренной осколками стекол раме лежало пепельное освещенное поле развалин. На месте улицы Грабовского вправо и влево, открывая глазам скат в глубокую долину и близкие огни проспекта Дружбы, простирался теперь сплошной пустырь, заваленный грудами кирпича. Кое-где остатки стен еще сохраняли план здания; стоял, точно косой парус, наполовину обрушенный торец, и тянулась от него четкая лунная тень по обломкам и рытвинам, пересекая гусеничные колеи.
