На третий день он начал записывать для себя то, что, казалось, он расшифровал. Уоррен полагал, что скорее всего, это не правильно, а кроме того, он не отмечал за собой литературных талантов. Он даже не писал письма жене, когда уходил в плавание, несмотря на то, что бывал в море по полгода. Но записки могли пригодиться, и ему нравилось царапать их на обратных сторонах листов Скользителей.
«ДАВНЫМ-ДАВНО РАННИЕ ФОРМЫ ПРИШЛИ ПОКОЙНО В МИР, ЗАТЕМ со дна Мира поднялись прыгающие, вышли на сушу, сделали инструменты, которые мы знаем, высекли огонь, обожгли в огне песок, через который стало можно смотреть, так у нас появилась чаша света. Открылись облака, мы увидели свет, узнали точки над головой, мы видели много светов, до которых не могли достать, даже самые лучшие прыгуны не могли коснуться этих светов, которые двигались. Мы сделали чашу и наполнили ее светами с неба, маленькими, но горячими, но там был еще один свет, который мы тоже собирали, а потом обнаружили, что это камень в небе, и мы подумали, что другие света тоже камни в небе, только далеко, мы видели, что нет других мест, как Мир. Течение несет камни в небе, заставляет их кружить, как кружат охотники в Мире перед нападением, и камни не могут поранить нас в нашем гнезде, Мире людей. Мы думали, что был только наш Мир, и что все остальные камни холодные или горячие. Так мы собирали свет, не думая об этом, мы видели холодные камни в небе, усиливающие свет, который шел к ним, потом от них, потом снова к ним, снова и снова, и они двигались в небе, а потом камни начали падать в Мир, камни меньше, чем большой небесный камень, убивающие в падении больших животных, которые воняют, а потом к нам пришел купол Мира и взял нас в себя и держал нас в себе в воде, в кислой воде, причиняющей боль, мы жили там, свет шел от земли, что не была землей, Мир не был Миром, не было волн, не было суши, только со всех сторон мерцающий камень, на который мы не могли забраться, не было суши, по которой ползали бы молодые, прошло много времени, мы пели снова и снова Раньше Рожденному, но пение не возбуждало его интерес к этому красному Миру, который любой из нас мог пересечь за время одной песни. Молодые стали изменять свою песню медленно, затем быстрее, затем быстрее, их песня ушла далеко от нас, они пели странно, но не ползали, горячие красные вещи пузырились в этом маленьком Мире, где мы жили, и молодежь пела им. Гладкий камень со всех сторон наполнял этот Мир мерцающим светом, никогда не становившимся ярче и никогда не тускневшем, мы сохранили некоторые инструменты и могли чувствовать ход времени, прошло много песен, мы не позволяли молодым петь или ползать, но потом они перестали узнавать нас и пели свои собственные песни, и пили из вонючих потоков большого животного, в котором мы обитали, гладкий камень струил свет, иногда громыхало, потоки переставали пульсировать, и мы потеряли приливы и отливы, потом красные потоки вновь потекли, неся еду сладкую и горькую, неправильную еду, а через долгое время стены задрожали. Потом гладкий камень сделался горячее, открылись трещины, некоторые из нас умерли, большинство выпало из песни, длинные холодные звуки пронзили нас, многие упали, в кислых потоках поднялись волны, свежие волны, мы попробовали их, слабо пели, этот Мир был такой же, как первый Мир, гладкий камень со всех сторон исчез, хлынул горячий воздух, волна выбросила нас, мы собирали свет и видели большие камни в небе, как наш Мир, но это был не наш Мир. Песня была слабой, и мы хотели пересечь этот Мир, но не могли, мы знали, что потеряемся в этом Мире, если наша песня потянется дольше. Но у молодых была странная песня, и они ушли. Они нашли пищу, они нашли больших животных на волнах и еще больших животных, что резали волны, они потопили их способом, которым мы пользовались в давно прошедшие времена, выбросили свои паутины, чтобы стаскивать вниз резателей волн. Эти резатели были не большими животными, которых мы знали в Мире, и когда молодые тащили их вниз, они не были зрелыми, не лопались огненными плодами во рту, не освобождали молодым коконы, что выгнало бы молодых на сушу, чтобы измениться в форму, которая будет нашей. Этих существ, что плавали и резали волны, мы боялись и избегали, но молодые ели их и не выходили ползать на сушу, мы навсегда потеряли с ними песню, они больше не управляли волнами, они хватали больших животных, что ходили по волнам, молодые научились жестоко убивать их, питаясь живущими в них. Мы видели на расстоянии, что вы ели молодых. Молоые больше не пели, они раскалывали ваши шкуры, они росли и ели все, что проходило перед ними. Мы пришли сюда, мы прогнали молодых, которые жевали вас. Мы нашли вас в шкурах, которые вы любите, но не могли петь с вами. Мы обнаружили, что вы один и в одиночестве можете петь, вместе же вы глухие. Мы пели с вами на волнах. Ваш род не может слушать, если вы не одни, и не может петь друг другу, было много других, кто пел с нами, теперь они съедены, но мы можем некоторое время держать молодых вдали. Мы слабеем, молодые убежали с болячками и теперь оставляют зловоние в грязных течениях, где проходят, мы обоняли их Мир, что был фальшивым Миром, который сделал их не такими, как они были, когда мы знали их в Мире, что был нашим. Они не могут петь, но знают места, где вы поете друг другу, и теперь они идут туда со своими болячками, там много-много их, их теперь больше, чем нужно, для шкур-которые-тонут, они обезумели, они придут и сжуют всех вас уцелевших».
Каждая следующая ночь становилась темнее, и Уоррену было трудно писать в свете костра. Москиты летали у берега, появилось также множество других насекомых. Уоррен, ловя рыбу в лагуне, наблюдал на прыжками и пируэтами Скользителей и видел их фосфоресцирующие силуэты в воде.
Они с Джийяном обливались грязью, чтобы спастись от москитов, но она не спасала от падающих с деревьев клещей. В коробке жийяна не было йода. Лучший способ — капнуть йоду на зад клещу, можно также прижигать их. Каждое утро они осматривали друг друга и всегда находили несколько черных точек, где клещи заползали под кожу. Если надавить угольком из костра на заднюю часть клеща, то он начинает выползать, и его можно вытащить ногтями. Уоррен действовал с осторожностью, зная, что если головка клеща останется под кожей, то загниет и вокруг нее образуется фурункул. Он видел, как жийян поймал на себе несколько клещей, и не удивился бы, узнав, что они не могут совладать с азиатской кожей.
На следующее утро был хороший улов. После завтрака Уоррен отправился за кокосами. Мягкими волокнами под скорлупой было хорошо натирать кожу, удаляя с нее соль и смягчая зуд от укусов москитов. Но кокосы были теперь, в основном, спелыми и твердыми, и Уоррен пересек остров, поднялся на гребень и спустился вниз к болотистой южной стороне острова. Там росли съедобные листья. Уоррен набил ими карман и отправился назад, медленно жуя их по дороге и, как всегда, размышляя о Скользителях. Он проходил мимо открытой голой площадки, когда вспомнил, что это то самое место, где они выложили знак SOS. Белые камни никуда не делись, но были разбросаны по всей площадке. SOS был разрушен.
