«Айда!» Бешеная девица утроила темп, белые пальцы запорхали над грифом, словно кузнечики. Силясь поспеть за ней, Митяй сбился с такта, захлебнулся в попытке нагнать. С отвратительным скрежетом на скрипке оборвалась струна… вторая… третья. Чертова дрянь! Сжалившись над неудачей горе-музыканта, девица сбавила скорость, и Митяй кое-как доиграл свою партию, выжал все звуки из последней целой струны. Вот и выступил. Опозорился, как только мог. Возомнил. Со свиным рылом в калачный ряд. Дурак. Засранец. Огузок стриженый… Митяй рванул галстук-бабочку, отбросил его, как тряпку, и, опустив взгляд, спустился в зал. Щелк – и проклятая скрипка скрылась в футляре. Хлоп – распахнулась дверь.
Скрипачка выбежала за ним.
– Не расстраивайся, мальчик!
Она говорила смешно, картавя и шепелявя, как иностранка – «гасстгайвайся», «мальтшик», и сама была потешной, похожей на круглощекую куклу.
– Подумаешь, струны порвались. У Паганини тоже рвались, так он плюнул на всех и на одной струне целый концерт сыграл!
– Это кто такой – Паганини? – сварливо спросил Митяй. – С Караимской будет или с Форштадта?
– Вот глупый… Ты самоучка?
Митяй кивнул и покраснел до пота.
– Знаешь, – девушка задумалась, потом продолжила: – Ты хорошо играл, и способности у тебя большие. Езжай в Одессу, к Столярскому Пейсаху Соломоновичу. Скажешь, от Этли, он тебя и послушает, и пристроит. Запомнил? Повтори.
– Столярский, – хмуро сказал Митяй. Больше всего на свете ему хотелось оказаться за сто верст отсюда.
– Этель Михайловна, просим, просим! – раздался льстивый басок.
Сам Вениамин Кефели, сверкающий запонками и кольцами, в парадном своем костюме похожий на прогулочную яхту при полной иллюминации, вышел на улицу, зыркнул на наглеца, протянул руку скрипачке. Та улыбнулась, послала мальчику неуклюжий воздушный поцелуй и исчезла за кованой дверью ресторана «Ассунта». Соблазнительно сверкнул темный бок брошенной кем-то пивной бутылки – зашвырнуть бы в окно, посмотреть, как забегают, гады. Фу, позор! И еще ведь с девчонкой связался.
Шмыгнув носом, Митяй поплелся куда глаза глядят. Едкая злоба мешалась в нем с горькой обидой. Скрипка, чертова скрипка. Она одна во всем виновата. И друга из-за нее потерял, и на посмешище себя выставил, и сыграть, как люди, не смог. Не порвалась бы струна… а и не порвалась бы, не вытянул, нет в руках нужной сметки. И таланта нет никакого, жалела меня толстуха, от дури бабьей жалела. Паганини-Паганини… поганец он был и другим заказал. «Шайтан мутит», – вспомнились слова Алабаша. Так пусть и идет к шайтану дурацкая деревяшка, предательница!
Ноги сами вывели мальчика к городскому пляжу. Там шлепали о волнорез редкие волны, в темноте хихикали и взвизгивали женщины. Митяй разулся, оставил на песке нарядные штиблеты, аккуратно сложил костюмчик. Запустил «блинчик», посмотрел, как расходятся круги по воде. Взял футляр со скрипкой, высоко поднял над головой и вошел в теплое, как молоко, море, оступаясь на гальке. Зайдя по грудь, оттолкнулся и поплыл так далеко, как хватило сил. Потом отпустил гладкую ручку футляра, толкнул посильней и, отфыркиваясь, повернул назад. «С меня хватит. Снова купаться начну, рыбу ловить, с мальчишками якшаться. Может, в школу пойду или в детский дом подамся?»
Выбравшись на сушу, мальчик долго лежал на камнях, глядя в беззвездное, низкое небо. Когда он снова сел, то увидел знакомый футляр, выброшенный на берег прямо у его ног.
После третьей попытки утопить скрипку Митяй отчаялся и просто-напросто бросил ее на берегу – бери, кто хочет. Там же оставил штиблеты, пиджачок и сорочку с жестким воротником. И штаны бы оставил, но идти до дому голышом было стыдно. Тетка всплеснула руками, когда «племяш» явился под утро, полураздетый, босой и грязный. Но браниться особо не стала – платил он пока что в срок.
Трое суток Митяй дурил напропалую. Привязал красный бант на рога соседскому козлу Мотьке, разозлив того до потери невеликого соображения. Подрался с братьями Аджибековыми и побил обоих, даром, что старший, Равиль, был его на два года старше. Попробовал пива, выкурил первую сигарету и до вечера блевал за сараями. Сходил в море с младшим Сатыросом, приволок пеленгаса и корзину мелкой рыбешки. На четвертое утро в дом тетки постучался незнакомый грузчик, большой, загорелый и запинающийся от застенчивости.
– Я того-этого… струмент вашу сыскал разом. Давеча на пляже мы с артелью того… отдыхали, в обчем, а как светать стало – глядь, вор пожаловал! Приблудился стервец мелкий да по вещам ковыряется. Я за ним, он от меня – и футлярчик-та урони. Я тута и вспомнил, что ваш парнишка нам, бывалоча, на отдыхе-та пиликал, и струмент на его похож. Вот принес.
Оторопев, Митяй не нашел что сказать, предоставил тетке благодарить доброго человека, подносить тому стаканчик наливки и ломоть соленого кавуна. Мальчик забрал футляр к себе в сараюшку, воровато открыл – проверить, жива ли скрипка. Инструмент нисколько не пострадал, чехол не пропустил воду. Оставалось только поменять струны. Мальчик чувствовал – пальцы ноют, руки сами тянутся взять смычок, тронуть деку, заставить упрямое дерево заговорить. Нет уж, черту чертово!
Дождавшись, когда тетка уйдет на базар, Митяй умылся, пригладил волосы, решительно взял футляр и отправился на улицу Троцкого. Первый этаж каменного дома недалеко от церкви занимал Иван Наумыч Морозов, пожилой, вежливый антиквар, скупавший у мальчишек монеты и прочие древности. …Наверняка он возьмет и старую скрипку. А нет, так на толкучку снести можно, рынок недалеко. И баста – рыбаком буду или механиком, как батька. Нечего воображать – музыкант!
Антиквара дома не оказалось. Что ж, подождем. Скрестив по-татарски ноги, Митяй сел у порожка, бездумно забарабанил пальцами по футляру. Отчего ж не сложился тот танец? Можно ж было взять чардаш, удалось бы догнать девчонку, если б струна не лопнула. Или нет? Достав скрипку, Митяй вывернул пальцы над грифом, вспоминая, как ухватисто, ловко работала руками соперница.
– Подайте на хлебушек! – задребезжал старушечий голос, отвлекая от мыслей.
По привычке Митяй пошарил в карманах, собрал копеек и, не глядя, сунул в протянутую ладонь.
– Вот спасибочки! Добрый мальчик. Хороший мальчик, а так мучаешься – ай, как жаль.
Удивленный Митяй посмотрел на просительницу – хромая нищенка в туго завязанном черном платке, сама длинноносая, словно ведьма, узкий рот, внимательные, птичьи глаза. И какая-то несуразица в облике.
– Проклятье на тебе лежит, милый ты мой, страшное, смертное. Некому тебя защитить, некому мудрое посоветовать. А я знаю… все знаю!
