Напиток власти… У него чуть горьковатый, вяжущий вкус, словно пьешь полынный настой, а во рту остается металлический привкус.
Мансур поставил на стол пустую чашу и стал ждать. Напиток должен был подействовать в полную силу лишь через час. Но уже через несколько минут он почувствовал, как кожа постепенно теряет упругость, точно в него изнутри медленно накачивали свинец. Голова стала тяжелой, словно и в ней уже ворочались металлические мысли.
«…И умрет в тебе все человеческое. И станешь ты сильнее врагов своих, и уйдут от тебя дела твои и дела друзей твоих, и потеряешь ты близких своих и дом свой, и останешься ты один, ибо задумавший стать сильнее всех, окажется слабейшим…» — так говорило древнее пророчество. Наверно, у него не хватило бы мужества испить эту чашу, не окажись ненависть и отчаяние сильнее страха.
Шатаясь, встал он и пошел через весь дом на половину Астары. Она словно ждала его прихода, словно знала, что за решение он принял и что сделал. Огромные грустные глаза Астары заглянули ему в самую душу, как будто уже прощались с ним навсегда. Протянул к жене Мансур свои руки, видно хотел обнять ее в последний раз, прижать к груди, но неловко задел за светильник, что стоял перед ее ложем. Сначала с удивлением, а потом со страхом смотрели они оба на тонкий лист бронзы, вдавленный в треснувший стол. И понял Мансур, что между ним и другими людьми уже встала навеки нерушимая стена отчуждения. И не могут больше его руки ласкать и творить, а могут только разрушать и калечить…
Ничего не сказал он Астаре, молча постоял посреди комнаты, опустил голову и тихо вышел, унеся с собой ее пронзительный крик.
Дамир кряхтя поднимается, в последний раз шевелит в костре угасающие угли и, не прощаясь с нами, уходит к отаре, а мы долго еще сидим неподвижно, слушаем дробный стук овечьих копыт, щелканье бича и лай собак. Звуки отары постепенно стихают за поворотом, а мы всё сидим и смотрим на рыжий пепел костра, словно именно в нем можно найти ответ на все вопросы, которые бродят у нас в голове и которыми мы наконец начинаем засыпать друг друга.
Что такое черное серебро? Почему именно из него нужно было сделать чашу, чтобы приготовить волшебный напиток? И что теперь случится с Мансуром? По крайней мере ответ на последний вопрос мы получим завтра, если погода не испортится, если Дамир не очень устанет и если не будет шестого урока.
По дороге домой Хатам начинает доказывать мне, что Бактрийское царство существовало на этом месте на самом деле, что Дамир его не выдумал»’ как будто я сам не знаю. Я уже спрашивал об этом Марью Андреевну, нашу учительницу истории, и она очень удивилась, почему меня интересует такое древнее и малоизвестное государство. «Изучал бы лучше государство Урарту. Оно тебе пригодится на экзаменах». Но меня, как назло, совсем не интересовало Урарту, когда здесь, под ногами, лежит древняя земля таинственной страны, которая была и сгинула где-то во тьме веков, словно растворилась в пустыне…
Дома я долго не могу уснуть. Как только закрою глаза, вижу фигуру серебряных дел мастера, склонившуюся над рабочим столом. Он что-то делает. Что-то такое, что должно остаться людям, над чем не властно время. Какую-то вещь. След, который не исчезнет, останется и его найдут… Светильник на рабочем столе Мансура горит тускло, и я не могу рассмотреть лица мастера, но вот он повернулся, и теперь я узнаю его узкую бородку клинышком, только черную и густую, без проседи, как у Дамира.
— Ты хочешь знать, каким был Мансур? — Дамир смотрит на нас с минуту, потом наклоняется к костру, находит небольшой уголек и прикуривает от него папиросу. — Время многое стирает в памяти людей. А лица… лица в первую очередь. Зато имена великих батыров не забывает народ… И не забывает их дел.
Мансур был сухим и жилистым, как ствол саксаула. Может быть, поэтому, когда он поднимал лук и натягивал тетиву, казалось, что это ветер раскачивает и приподнимает над землей ствол низкого дерева. Стрела с комариным пением уносилась в сумерки вечера и сразу же пропадала из глаз. Не видно было тех, в кого он стрелял. Сильно пахло овечьим пометом, хлебом и сухой травой. Казалось, в такой тихий вечер не должно быть этой стрельбы и яростных криков у подножия холма, где только что спешились всадники Патрокла.
Сотник Никол велел своим людям оцепить холм, но не разрешил брать оружия. Даже когда случайная стрела с холма попала в его любимого коня, он лишь скрипнул зубами, не смея нарушить приказ самого Патрокла. Этого нечестивца, этого грязного плебея, местного мастеришку из города, приходилось брать живьем.
— Доставишь во дворец в целости, — сказал Патрокл. — Запомни, я сказал — в целости.
К приказам Патрокла надлежало относиться внимательно, он никогда не прощал ошибок. Люди Никола короткими перебежками и ползком стали стягивать цепь, а наверху звенела тетива, свистели стрелы и кто-то вскрикнул от боли. Вот зашатался еще один гетайр и рухнул, выронив щит.
Никол выругался, швырнул на землю копье и выкрикнул команду. Гетайры поднялись во весь рост и с яростным коротким криком бегом бросились к вершине сразу со всех сторон. Послышался шум борьбы, звуки глухих ударов, как будто били кулаком по кулю с мукой, потом с холма вниз побежали гетайры. Было хорошо видно, как они роняют шлемы и бросают на землю пустые ножны, чтобы удобнее было бежать. А сверху вслед за ними не спеша шел худой человек, опираясь на длинный охотничий лук, как на посох. И было очень странно видеть, как десяток сильных, тренированных воинов бегут прочь от одного человека, который не преследовал их и, в сущности, был безоружен. Никол успел подумать, что у него, наверно, кончились стрелы, но в следующую секунду уже потерял способность рассуждать, что-то дико крикнул, хлестнул коня и понесся вверх но холму, на ходу выхватывая меч. Он закрутил его в воздухе так, что обозначился сверкающий круг, и мысленно уже видел то место, куда должно опуститься лезвие в конце последнего круга. О приказе Патрокла он даже не вспомнил в эту минуту. Меч взвизгнул в воздухе. Никол привстал в седле, чтобы удар был сильнее, и опустил меч на вытянутой руке, как на учениях. Удар вышиб его из седла. Падая, он успел услышать звон расколотой тапрской стали и увидеть, как в облаке пыли переворачивается через голову его жеребец, словно налетевший на скалу. Последнее, что он видел, была спина медленно спускавшегося по холму человека, который не повернул головы в его сторону, не поднял даже руки, чтобы защититься от верной смерти. Просто шел себе своей дорогой, словно это не три таланта упругих мышц и костей неслось ему навстречу секунду назад, а так, просто облачко пыли. Пыль осела, и путь был свободен.
