Ознакомительная версия.
Но чьей кровью?
* * *
Другие трехлетки, разбуженные в начале двенадцатого ночи, были бы сонными, вялыми, некоммуникабельными, то и дело терли бы глаза. Ангел всегда просыпалась мгновенно, свеженькая, как огурчик, в прекрасном настроении, готовая наслаждаться цветом и формой всего, что окружало ее в этом мире, чем в определенной степени подтверждала мнение Уолли, что со временем она проявит незаурядные способности в изображении этих самых красот.
Забравшись через открытую дверцу на колени Целестины, девочка сообщила:
— Дядя Уолли дал мне «орео»[74].
— Положил его тебе в туфельку?
— Почему в туфельку?
— Оно у тебя под колпаком?
— Оно у меня в животе!
— Ты не могла его съесть.
— Я его съела.
— Значит, оно исчезло навсегда. Как грустно.
— Это не единственное «орео» в мире, знаешь ли. А туман будет всегда?
— Никогда не видела такого густого тумана.
Когда Уолли сел за руль и захлопнул дверцу, Ангел спросила:
— Мамик, а откуда берется туман? Только не говори, что он прилетает с Гавайев.
— Из Нью-Джерси.
— Прежде чем она набросилась на меня с вопросами, я дал ей «орео», — улыбнулся Уолли.
— Она их все равно задает.
— Мамик думала, что я положила его в мою туфельку.
— Чтобы она не одевалась до понедельника, потребовалось дать ей взятку.
— Что такое туман? — спросила Ангел.
— Облака, — ответила Целестина.
— Что делают облака так низко?
— Легли спать. Они устали. — Уолли включил первую передачу и снял автомобиль с ручника. — А ты?
— Дай мне еще «орео».
— Они не растут на деревьях, знаешь ли.
— У меня внутри облако?
— С чего ты это взяла, сладенькая?
— Потому что я дышу туманом.
— Держи ее крепче, — предупредил Уолли Целестину, тормозя на перекрестке. — Она сейчас поднимется и улетит, и тогда нам придется вызывать пожарную команду, чтобы опустить ее на землю.
— А что на них растет? — спросила Ангел.
— Цветы, — ответил Уолли.
— А «орео» — лепестки, — добавила Целестина.
— И где есть цветки «орео»? — подозрительно спросила Ангел.
— На Гавайях.
— Я так и думала. — Она скорчила гримаску. — Миссис Орнуолл накормила меня сыром.
— Миссис Орнуолл всех кормит сыром, — кивнул Уолли.
— Сделала мне сандвич, — уточнила Ангел. — Почему она живет с тобой, дядя Уолли?
— Она — моя домоправительница.
— Мамик может быть твоей домоправительницей?
— Твоя мама — художница. Кроме того, ты же не хочешь, чтобы бедная миссис Орнуолл осталась без работы, не так ли?
— Всем нужен сыр, — заявила Ангел, как бы говоря, что без работы миссис Орнуолл не останется. — Мамик, ты не права.
— В чем, сладенькая? — спросила Целестина, когда Уолли свернул к тротуару и остановил машину.
— «Орео» не исчезло навсегда.
— Так все-таки оно у тебя в туфельке?
Повернувшись на коленях Целестины, Ангел сунула указательный палец правой руки под нос матери. -* Понюхай.
— Нехорошо совать пальцы людям под нос, но, должна признать, пахнет приятно.
— Это «орео». Печенье я съела, а его запах заполз мне в палец.
— Если запахи всех «орео», которые ты съешь, будут заползать тебе в палец, он станет толстым-претолстым.
Уолли выключил двигатель, погасил фары.
— Домой, где сердце.
— Какое сердце? — спросила Ангел. Уолли открыл рот, но не нашелся с ответом. Целестина рассмеялась.
— Последнее слово все равно останется не за тобой.
— Может, дом не там, где сердце, — поправился Уолли. — Может, дом там, где пасется буйвол.
* * *
На столике под зеркалом лежала вскрытая упаковка с лейкопластырями различного размера, стояли пузырьки со спиртом и йодом.
Том Ванадий заглянул в маленькое мусорное ведро под раковиной и обнаружил окровавленные бумажные салфетки и смятые обертки с двух полосок лейкопластыря.
Вероятно, кровь была Каина.
Если женоубийца порезался случайно, написанные на стене слова говорили о взрывном темпераменте и хлещущей через край злости.
Если он специально порезал палец, чтобы трижды написать на стене ненавистное имя, сие свидетельствовало, что злости в Енохе Каине еще больше, и она все копится и копится за дамбой, имя которой — навязчивая идея.
В любом случае написание имени кровью — ритуальное действо, а приверженность подобным ритуалам однозначно указывала на психическую неуравновешенность. «Вероятно, — подумал Ванадий, — расколоть женоубийцу будет легче, чем я предполагал, потому с психикой у Каина уже возникли серьезные проблемы».
Ванадий понял, что имеет дело не с тем Енохом Каином, с которым судьба столкнула его три года тому назад в Спрюс-Хиллз. Того Каина отличала абсолютная безжалостность, но он был человеком, а не диким разъяренным зверем. Тем Каином двигал холодный расчет, а не навязчивая идея. Тому Каину хватало самоконтроля для того, чтобы обойтись без кровавого граффити и символического уничтожения Бартоломью.
Том Ванадий смотрел на запятнанную и изрезанную стену, а холодок, спускавшийся с шеи на спину, проникал в кровь и пробирал до костей. Крепла убежденность в том, что ему противостоит не тот человек, мысли и действия которого он понимал и мог просчитать, но новый, куда более чудовищный Енох Каин.
* * *
С большой сумкой, набитой куклами и книжками-раскрасками Ангел, Уолли первым пересек тротуар и поднялся по ступенькам крыльца.
Целестина следовала за ним, с дочерью на руках.
Девочка глубоко вдохнула, набрав полные легкие облаков.
— Держи меня крепче, мамик, а не то я улечу.
— Ты съела столько сыра и «орео», что они удержат тебя на земле.
— Почему нас преследует этот автомобиль?
— Какой автомобиль? — спросила Целестина и остановилась у первой ступеньки, огляделась.
Ангел указала на «Мерседес», припаркованный в сорока футах от «Бьюика». В этот самый момент водитель погасил фары.
— Он не преследует нас, сладенькая. Наверное, сосед.
— Могу я съесть «орео»?
— Ты одно уже съела, — ответила Целестина, поднимаясь по ступенькам.
— Могу я съесть сникерс?
— Никаких сникерсов.
— Могу я съесть «мистера Гудбара»?
— Не надо перечислять названия шоколадных батончиков. На ночь их не едят.
Уолли открыл входную дверь.
— Могу я съесть ванильную вафельку? Целестина вошла в подъезд.
— Никаких ванильных вафелек. Ты не сможешь заснуть из-за избытка сахара в организме.
Уолли последовал за ними.
— Может у меня быть автомобиль? — спросила Ангел.
— Автомобиль?
Ознакомительная версия.
