– Мистер Харрис, пожалуйста, не позволяйте им делать сюжет. Он не стоит того ужасного вреда, который причинит!
– Скажите это Хиллари и Энни! – мгновенно нашлась Лесли.
Тина взвилась:
– Если ты не замолчишь... – Она действительно подняла руку, словно для удара. Потом сдержалась, опустилась обратно в кресло и закрыла глаза ладонью.
– Я готов выслушать все ваши доводы, Тина, – сказал Харрис.
Когда Тина отняла ладонь от лица, глаза ее блестели от слез. Она посмотрела на Джона и Лесли взглядом, исполненным гнева и... боли. Казалось, стена ее холодного ожесточения истончилась под стремительным натиском и что-то глубоко-человеческое проглянуло наружу.
– Вы... вы все время говорите таким тоном, словно кто-то сделал что-то ужасное. Да, бывают ошибки... Но женщины имеют право делать то, что считают нужным, и никто просто не имеет права совать нос в их дела,
– Тина, вы не хотите сделать перерыв? – спросил Бен.
– Нет, спасибо.
– Вы уверены?
– Я же сказала: нет, спасибо! Джон поймал взгляд Тины.
– Тина... хотите верьте, хотите нет, но я хочу, чтобы вы знали: я понимаю. Действительно понимаю. Я знаю, откуда вся ваша боль.
Она выругалась.
– Все вы религиозные фанатики одинаковы. Какое право имеешь ты судить меня?
– Никто никого не судит, – вмешался Харрис. – Мы пытаемся судить о том, насколько эта история достойна освещения, то есть можем ли мы не смешивать наши чувства с соображениями здравого смысла.
Казалось, Тина не слышала его. Она по-прежнему смотрела на Джона со страданием и ненавистью одновременно.
– Я не сделала ничего плохого!
Джон знал, что это сказала она сама, внешняя Тина, сидящая напротив него и оба они понимали, о чем идет речь.
Одинокая слезинка сбежала по щеке Тины, когда она повторила, глядя на Джона в упор:
– Я не сделала ничего плохого!
Бен вмешался, не поняв истинного значения ее слов:
– Никто не говорит, что кто-то сделал что-то плохое! Я утвердил сюжет, и мы пустим его в эфир. Тут дела то на один день – и послушайте, вы порой выигрываете, порой проигрываете, но не оставляете попыток.
Тина бросила на Бена быстрый взгляд и усилием воли взяла себя в руки, снова надежно спрятавшись за стену отчуждения. Потом, вытерев глаза и нос платком, она окончательно сформулировала свою точку зрения:
– Сюжет... информация... носит подстрекательский и пристрастный характер. Он основан на фактах, имеющих большой срок давности, неактуален, а потому никому не нужен. Как исполнительный директор программы, я нахожу сюжет далеко выходящим за рамки приличий. По этим и другим причинам я считаю, что материал не имеет никакого отношения к новостям, и не вижу, каким образом подобный сюжет может послужить интересам Шестого канала.
Казалось, слова – и, вероятно, эмоции – Тины произвели впечатление на Харриса.
– Я склонен согласиться.
– Значит, мы просто закроем на все глаза и позволим губернатору лгать? возразил Бен.
Тина нашла в себе силы для новой вспышки ярости.
– Мы здесь не для того, чтобы судить губернатора! Наша задача сообщать людям о том, что произошло... Бен ухватился за последние слова.
– О том, что произошло, Тина? О том, что произошло. Ну и отлично! Давайте пустим сюжет.
– Бен, подождите минутку, – попросил Харрис. – Неужели вы полагаете, что губернатор пойдет нам навстречу? Он выступил с публичным признанием и сообщил крайне щекотливую информацию о своей дочери. Он практически раскрыл двери своей спальни, выставив ее на всеобщее обозрение – извините, но разве не так? Разве губернатор недостаточно вывернул наизнанку свою душу и вынес недостаточно боли? Мне кажется, он ответил на все доводы, которыми вы подкрепляете свое желание пустить сюжет в эфир. Он огласил истинную причину смерти своей дочери и обещал заняться вопросом безопасности клиник, специализирующихся на абортах.
– Он бежит, – повторила Лесли. – Я убеждена. Он пытается замести следы, нападая на нас.
– Что само по себе является еще одной причиной, чтобы не пускать сюжет, сказала Тина. – В этом смысле сюжет тоже не актуален. Он устареет еще до своего появления в эфире, и... в самом деле, после всего, что сделал губернатор для обнародования этой истории, мы будем выглядеть так, словно едим зеленый виноград, словно швыряем грязь в спину человеку, который опередил нас в правильном поступке.
– Она обратилась к Харрису: – В самом деле, я считаю, что здесь на карту поставлены достоинство и репутация Шестого канала.
– Но мы упускаем из внимания вопрос Истины, мистер Харрис, – убежденно сказал Джон. – На карту поставлена Истина! Молчание равносильно потворству лжи. Я согласен с Беном – если мы поможем Слэйтеру замести следы, то будем ничем не лучше его. Он скрывает правду из политических соображений, а разве мы сделаем не то же самое? Так поступать нельзя.
Харрис подался в сторону Джона.
– Джон, вы вольны морализировать и указывать телекомпании путь истинный, но не забывайте: среди всего прочего в мои обязанности входит заботиться о том, чтобы телекомпания продолжала свое существование. А в свете данного обстоятельства публичное признание губернатора должно нас удовлетворить.
– Да, – почти прошептала Тина, неслышно стуча по столу кулаком. – Да! Да!
– Слэйтер ни в чем не признался! – возразил Джон. – Он взял позорный и достойный сожаления случай и превратил его в символ, в отправную точку своей политической программы! Нет никакого раскаяния, никакого сожаления, никакого признания ошибки. Он нечестен, сэр, и если мы ничего не предпримем, мы тоже будем нечестными! У нас есть обязательства перед Истиной – нравится она нам или нет, причиняет она нам боль или нет, выгодна она для нашего кармана или нет. – Джон перевел дыхание и произнес следующие слова с особым напором. – Мы должны совершить правильный поступок. Лесли согласилась, повторив последнюю фразу:
– Мы должны совершить правильный поступок. Харрис расстегнул пиджак. В помещении становилось душно, и он явно мучился от жары.
– Мистер Баррет, свобода прессы означает столько же свободу хранить молчание, сколько и свободу говорить.
У Джона возникло странное ощущение, будто он подражает своему отцу, когда он ответил:
– Сэр... у меня нет такой свободы. – Он чувствовал, что говорит лишнее, выходит из рамок привычного поведения, но слова неудержимо полились сами. Это... трудно объяснить, сэр, но... я очень много пережил и понял за последний месяц или около того, и... если вы сможете понять, сэр... я чувствую перед Богом долг быть предельно честным. Я человек, сэр, и признаю, что Истина порой бывает мучительна и даже отчасти неуловима, но... я должен по мере сил говорить Истину и видеть вещи такими, какие они есть. Я не чувствую за собой права урезать Истину, переиначивать ее, отбирать мне угодное и выбрасывать неугодное просто для того, чтобы подогнать ее под свою политику или угодить финансовому отделу.
