Пару лет назад везут нас в автобусе по Питеру на конгресс «Странник». Кто-то деликатно трогает меня сзади за локоть.
– Господин Лукин...
Несколько ошарашенный, оборачиваюсь – и вижу две лучезарные японские улыбки.
– Скажите, пожалуйста, что такое «гробинка»?
– Что?!
– У вас тут написано «нос с гробинкой».
Смотрю – и цепенею. Они читают тот самый рассказ.
– Понимаете... – пытаюсь растолковать я. – Герой рассказа – корректор... Человек, который правит ошибки. «Нос с гробинкой» – это именно ошибка. Правильно – «нос с горбинкой». Горбинка, понимаете? Это когда нос горбатый...
Внимают, сопровождая каждое моё слово вежливейшим кивком.
– А гробинка что такое?
Я теряюсь.
– Гробинка – от слова «гроб», – приходит на выручку Надя, моя жена (в прошлом – лучшая Белкина подруга). – Гроб. Деревянный ящик, в который кладут мёртвого человека...
– А-а... Мёртвого человека? – ликуют они, разом всё уяснив.
Впрочем, улыбки их тут же гаснут, и на самурайских личиках вновь проступает недоумение. Почти тревога.
– А что такое «гробикну»?
Мне совсем становится не по себе.
– Ну, видите ли... Корректор с перепугу исправил «гробинку» на «гробикну»... То есть исправил неправильное на ещё более неправильное...
– Так в этом нет политики? – озабоченно спрашивает японский гость, слегка понизив голос.
Полная оторопь.
– Политики?..
– У вас тут написано: «Был бы жив дедушка Сталин, он бы тебе показал гробинку...»
К счастью, автобус останавливается. Прибыли. Гостиница. Выпадаю наружу мокрый и измочаленный.
– Понял теперь? – хмуро ворчит кто-то из собратьев по кейборде.
Видно, и его пытались перевести на японский.
1992-й год. Времена за окном клубились невероятные. Фантастика стремительно утрачивала смысл. Такое впечатление, что действительность решила отомстить за всю нашу писанину разом. «Ах вы меня наизнанку выворачиваете? Так я сейчас сама без вашей помощи вывернусь! Ох вы у меня, голубчики, и попрыгаете...»
Это был даже не кризис. Кризис – чепуха, нормальное творческое состояние. А когда перестаёшь понимать, ради чего ты, собственно, пишешь, – вот тогда становится по-настоящему страшно.
Мы растерялись. За целый год с трудом одолели всего пару маленьких рассказов. Один решили оставить на запчасти, второй был «Чёрный сон». Откуда взяли тему? Да из-за окна же и взяли! То, что стряслось со страной, и впрямь напоминало ночной кошмар.
А рассказик-то, как потом выяснилось, был первой ласточкой. Будучи по сути фантастическим, он тем не менее не содержал ни единого чисто фантастического элемента. Что, собственно, произошло? Человеку из 1913-го года и человеку из 1975-го приснился 1992-й. Оба проснулись в ужасе.
Примечательно, что, начав писать фантастику, мы стали меньше её читать. Не сразу. Первые годы я пасся в уникальной (ещё не распроданной по нужде) библиотеке фэна № 1, одолевая в оригинале Желязны, Хэмбли, прочих англо-американских авторов. Вникал в технику написания. Потом стал подрабатывать переводами.
Сейчас соглашусь читать фантастику разве что под дулом крупнокалиберного пулемёта. Дело в том, что в наши дни она большей частью превратилась из средства познания жизни в средство развлечения, а я не люблю, когда меня пытаются развлекать. Становится ещё скучнее.
Перечитываю классику.
Впрочем, бывают исключения. Их – два. Первое: как член литературного жюри я обязан ознакомиться с произведениями, попавшими в финал. Второе (оно же главное): есть несколько любимых мною авторов. Но читаю я их не потому что они фантасты, а потому что пишут хорошо.
Получается, что это был последний написанный в соавторстве рассказ. Уверен, что чёртовы доброхоты со всех сторон нашёптывали Белке примерно следующее: «Как ты могла унизиться до фантастики? Ты же талантливая поэтесса!»
Головы бы им поотрывать! В итоге она не только бросила прозу, она ещё и уничтожила перед смертью свой архив. Все стихи пропали. Те, что были потом опубликованы, я сплошь и рядом восстанавливал по памяти.
Подманить Белку к пишущей машинке становилось труднее и труднее. Но на сей раз уж больно велик был соблазн. Первая фраза (а часто с неё-то всё и начинается) выпеклась на славу: «Я сразу же заподозрил неладное, увидев в его квартире осёдланную лошадь».
Умножение персонажа при помощи петли времени – приём древний. Склока с собственными двойниками тоже описывалась не единожды. Но вот до неуставного отношения к самому себе, кажется, мы додумались первыми.
Рассказ не получился, и пришлось его переделывать. Промахнулись с главным героем. Вышел он у нас ходульный, полупрозрачный. Положительный. А ведь уже с первых слов рассказа можно было понять: дубина дубиной! По этой-то первой фразе мы и выровняли потом весь остальной текст.
Это было что-то вроде бабьего лета. Затем соавторство наше распалось. «Сталь разящую» мне уже практически пришлось дописывать самому, хотя обговаривали мы её вместе – в течение нескольких лет.
«Да поразит тебя металл!» Даже не смогу припомнить, в котором году и чьей рукой была впервые написана эта фраза. Перебирая старые бумаги, я натыкаюсь на неё то и дело. Белкин почерк, мой почерк, машинопись. И всюду одно и то же: «Да поразит тебя металл!» А дальше чистый лист.
Несколько лет мы придумывали этот мир. Белка, подобрав под себя ноги, сидит на коврике, вяжет. Я расхаживаю из угла в угол. И постепенно проясняется планета, где люди вышли из войны, а металл слепо продолжает сражаться. Для туземцев он теперь не более чем стихийное бедствие.
Наконец кто-то из нас садится за машинку.
«Да поразит тебя металл!»
И на этом всё останавливается.
Теперь я даже знаю почему. В 80-х издатели и рецензенты убеждали нас не трогать современность и сочинить что-нибудь про будущее, про космос. Естественно, мы назло им закапывались в быт. То ли из упрямства, то ли из озорства, но нам всегда хотелось делать именно то, что в данный момент не одобрялось.
Однажды Диогена спросили: «Почему ты идёшь в театр, когда все уже оттуда выходят? Представление кончилось». «Именно поэтому», – ответил киник.
Так вот, в 90-х годах критика вдруг объявила с ликованием, что космическая тема умерла и что фантастика отныне – это прежде всего социальная сатира. Стало быть, пришла пора супругам Лукиным осваивать иные планеты. И повесть ожила.
Первую треть её одолевали вдвоём. Добивать пришлось одному. Тем не менее «Сталь разящая» – это именно соавторская работа.
Долго нам потом ставили в вину смерть героини.
