Когда на сцене появился доктор Мелдрам в знаменитом складном цилиндре с загнутыми краями, публика дружно стала интересоваться, откуда он взял эту гончарную трубу. Мелдрам торопливо снял шляпу и украдкой спрятал ее под свой стул. Когда страдающий подагрой профессор Уодли уселся на свое место, по залу прокатилась волна вопросов относительно состояния пальцев на ногах, явно его беспокоивших. Наибольшее оживление, однако, вызвало появление на сцене моего нового знакомого, профессора Челленджера, который расположился в президиуме крайним в первом ряду. Когда из-за угла сначала появилась его выставленная вперед черная борода, в зале раздались такие бурные возгласы, что я начал подозревать, что Тарп Генри был прав в своих догадках и такое количество народу собралось здесь не ради самой лекции, а потому что прокатился слух об участии в этом заседании скандально известного профессора.
При появлении Челленджера со стороны хорошо одетых зрителей первого ряда послышался сочувствующий смешок, как если бы вопли студентов по этому поводу показались им недостаточно неодобрительными. На самом деле ропот такого приветствия был пугающим, как рычание в клетке с хищниками, которые заслышали приближающиеся шаги смотрителя, несущего им мясо. Вероятно, там сквозили и оскорбительные нотки, но тем не менее я воспринял это как бурный всплеск, шумную реакцию на появление человека, который вызывал скорее интерес и удивление, чем нелюбовь и презрение. Челленджер снисходительно улыбнулся усталой и смиренной улыбкой – так добрый человек реагирует на тявканье несмышленых щенков. Профессор медленно сел, расправил плечи, аккуратно пригладил рукой бороду и надменно взглянул из-под полуопущенных век на переполненный зал. Гул, связанный с его появлением, еще не затих, когда вперед вышли профессор Рональд Мюррей, председатель, и мистер Уолдрон, лектор, после чего и началось собственно заседание.
Надеюсь, профессор Мюррей простит меня, если я скажу, что ему был присущ недостаток всех англичан: он не умел говорить. Почему люди, которым есть что сказать, не могут приложить немного усилий и научиться изъясняться так, чтобы их можно было услышать, остается одной из самых больших загадок современности. Их методы настолько же абсурдны, как попытка налить в резервуар драгоценную жидкость из живительного источника с помощью закупоренной трубки, которую можно было бы легко открыть. Профессор Мюррей сделал несколько проникновенных заявлений, обращаясь к своему белому галстуку и графину с водой на столе, и с юмором подмигнул серебряному подсвечнику справа от себя. Затем он сел, и под шелест общих аплодисментов поднялся известный публичный лектор мистер Уолдрон. Это был сухопарый человек строгого вида с резким голосом и агрессивной манерой говорить, но заслуга его заключалась в умении впитывать идеи других людей и подавать их так, чтобы они были понятны и даже интересны для неподготовленных слушателей; он умел с завидной сноровкой делать забавными самые непривлекательные темы, так что смещение точек равноденствия в связи с прецессией земной оси или возникновение позвоночных животных в его изложении превращалось в крайне комичный процесс.
Понятным и местами даже живописным языком мистер Уолдрон развернул перед нами научное видение картины возникновения мира с высоты птичьего полета. Он говорил о Земле как о громадном скоплении пылающего газа, мерцающего во Вселенной. Затем лектор стал описывать затвердение этой массы, охлаждение, сжатие поверхности, образовавшее горы, пар, превратившийся в воду, медленную подготовку сцены, на которой предстояло разыграться непостижимой драме жизни. О самом источнике возникновения жизни он осмотрительно высказался весьма туманно. Ее зародыши, как заявил мистер Уолдрон, безусловно, не могли бы пережить такого нагрева. Значит, они появились позднее. Возникли ли они сами по себе из охлаждающихся неорганических элементов Земли? Весьма вероятно. А может быть, жизнь попала сюда на метеорите? В это очень трудно поверить. Вообще же наиболее разумным подходом к данному вопросу является наименее догматичный. Мы не можем, – или, по крайней мере, не смогли на сегодняшний день, – воспроизвести в лабораторных условиях органическую жизнь из неорганических материалов. Современная химия пока не в состоянии перекинуть мост через бездну, разделяющую живую и неживую материю. Но существует также более высокая и более утонченная химия Природы, которая, прилагая титанические усилия в течение долгих эпох, могла добиться результатов, недостижимых для нас сегодня. На этом нужно пока остановиться.
Это подвело оратора к рассмотрению великой лестницы развития животного мира: он начал с молекул и мельчайших морских животных и, двигаясь все выше, мимо рептилий и рыб, наконец дошел до сумчатой крысы, существа, которое уже рожало своих детенышей живыми, то есть прямого предка всех млекопитающих и, таким образом, всех присутствующих в этом зале. (Возгласы какого-то студента-скептика из последнего ряда: «Нет, нет!») Если молодой джентльмен в красном галстуке, который выкрикнул «Нет, нет!» и который предположительно был высижен из яйца, любезно подождет меня после лекции, я буду очень рад лично взглянуть на это чудо природы. (Смех в зале.) Было бы странно полагать, что кульминационной точкой многовековых процессов в Природе было создание этого джентльмена в красном галстуке. Но разве процессы эти остановились? Следует ли рассматривать данного джентльмена как окончательный вариант – вершину естественного развития? Оратор надеется, что не заденет чувств джентльмена в красном галстуке, если будет настаивать, что, какими бы достоинствами ни обладал этот джентльмен в своей жизни, все же необъятные процессы во Вселенной не были бы полностью оправданы, если бы завершились его созданием. Эволюция все еще не утратила своей силы, она продолжает действовать, и впереди у нее еще более великие достижения.
Таким образом, красиво разделавшись под общее хихиканье со своим оппонентом из зала, лектор вернулся к картинам далекого прошлого: к высыханию морей, к появлению песчаных отмелей, к вялым и тягучим проявлениям жизни у границ мелководья, к кишевшим живыми существами лагунам, к тенденции морских животных укрываться на части берега, обнажаемой при отливе, где их ожидало обилие пищи, и к их быстрому росту.
– Отсюда, леди и джентльмены, – добавил мистер Уолдрон, – и происходит весь этот род ужасных ископаемых ящеров, которые своим видом до сих пор пугают нас, когда мы встречаемся с их останками в сланцах вельда или золенгофена. К счастью, эти ящеры вымерли задолго до того, как на Земле появился человек.
