Я завопил и выстрелил поверх, чтобы отвлечь тварь. Та встала на дыбы, затанцевала вокруг на задних ногах и, повернувшись ко мне, бросила вниз на меня взгляд с красной головы за клювом. Глаза были размером с походный котелок, три концентрических окружности вокруг желтых радужек. Внешний круг был чешуйчатым — радужного серебра. Более темные чешуйки бежали назад по морде и заканчивались там, где начиналась белая грива. Раздвоенный черный язык мелькал, как змея, меж половинок острого, как нож, клюва. Я заметил все это за пару тех секунд, пока пятился назад и гадал, что же Рузвельт назвал бы крайним случаем.
— Удержитесь от выстрелов, — крикнул тот. — Он приручен!
Я начал было спрашивать его, какое у него представление о дикости, когда увидел, что он имел в виду. Вокруг груди твари шла упряжь, почти спрятанная под гривой. Серебряные украшения висели на черной коже, бренча при движении.
Между тем оно опускалось на все четыре лапы меньше, чем в десяти футах от меня, издало вопль, перешедший в вой, и село на задние лапы.
Его дрессировка была хорошей; в следующие полусекунды я чуть не был сдут выдохом из его раскрывшейся пасти, что вполне могло бы случиться, поскольку только теперь его хозяин вышел из тени.
Я довольно пристально смотрел на змеесобаку, и грифон тоже задержал мое внимание; но все это была сущая безделица по сравнению с тем, на что я смотрел сейчас.
Это была длинноногая девушка с высокой полной грудью, с белой мраморной кожей и с волосами цвета темной меди, окаймлявшими лицо, какие мы видим во сне, улыбающиеся и потерянные навсегда, а мы просыпаемся с болью в душе. Ее одежда представляла собой ветхую обмотку из белого газового материала, свисающего над бедрами, и что-то типа мокрой хлопчатобумажной ткани, колышущейся, когда она двигалась. Девушка подошла прямо к твари, загнавшей меня в угол, и сказала:
— Посторонись-ка, Вроделикс! Плохо приветствуешь гостей!
Тварь опустила голову и завизжала, как переросший щенок. Девушка оттолкнула чудовище в сторону и посмотрела на меня темно-голубыми глазами, блестевшими в лунном свете. Я знал их по своим снам.
— Вы мужчина? — спросила она. — Или бог? — Тон ее показывал, что оба варианта были равно приемлемы.
Я сказал ей, и девушка кивнула.
— Я рада. Я смертная женщина. — Она смотрела на подошедшего к нам Рузвельта, который отвесил ей придворный поклон и улыбку. — А вы бог? — спросила она его.
— Только человек, дорогая, — ответил он. — Питер Рузвельт, к вашим услугам, а это Ричард Кэрлон.
Она улыбнулась ему, а я ощутил странное чувство, что каким-то образом упустил что-то резкое и ценное.
— А я Иронель, Питер, — сказала она.
— Вы здесь живете одна? — поинтересовался Рузвельт.
— О нет, со мной Вроделикс. — Она провела рукой по гладкой изогнутой шее кошмарного животного. — У меня есть и другие друзья, а сейчас — двое новых! — Она схватила руку Рузвельта, затем мою и улыбнулась нам, поворачиваясь от одного к другому, и мы ухмыльнулись в ответ.
— Расскажите мне о других, э, ваших друзьях, Иронель, — попросил Рузвельт мягким отцовским тоном, который он культивировал по отношению к ней.
— Конечно, Питер! Здесь есть Ронизпель — Скалолаз, Чааз — Подземный житель, Арнк — Колющий — и много других!
— Все животные?
Девушка задумалась над этим.
— Большей частью, — ответила она, — за исключением Чааза, я думаю. Но вы скоро встретите их. О, как они будут рады, что вы пришли. — Она остановилась, как будто что-то вспомнила. — Только я не уверена, что будет доволен Старый Гарф.
— Как давно вы живете здесь? — хотел знать Рузвельт.
— Как? Всегда. — Она казалась удивленной глупым вопросам.
— Где ваши родители?
— Что такое родители?
— Люди, которые вырастили вас, учили говорить, одеваться… так мило…
— Ну… новая мысль, Питер! Должен ли кто-либо учить разговаривать, как я учу Арнуа плести свои сети над Темными Местами. — Она тронула мягкие складки своей одежды. — Что касается моего одеяния — оно сделано для меня Арнком, конечно. — Девушка посмотрела на нейлоновый костюм Рузвельта, дотронулась до моего рукава. — Я должна показать вашу ткацкую работу Арнку; это-то будет для него задачка — сделать такой материал, как ваш. — Она засмеялась, обрадованная этой идеей.
— Разве здесь нет других людей, как вы и мы? — не унимался Рузвельт.
— Мы тоже не похожи! — засмеялась она. — Вы выше меня, ваши волосы короче, плечи шире и грудь ваша плоская — не как у меня. — Она потрогала свое тело, пробежала пальцами по стройной талии, как будто хотела ощутить различия кончиками пальцев.
— Мы мужчины, — пояснил Рузвельт с легкой улыбкой, — а вы — женщина. Есть здесь другие люди того или другого пола?
Это, казалось, озадачило ее.
— Нет, никого, — ответила она.
— Что вы едите? Как храните тепло зимой?
— Ну, Чааз приносит мне коренья, которые достает глубоко из-под земли, Ронизпель знает, где раньше всего спеет виноград и дыни. И когда падает белизна, я живу за дверьми, а окна заплетает Арнк своим тончайшим плетением, чтобы задерживать холод.
Тем временем Вроделикс заскулил, и, пока девушка гладила его, Рузвельт близко подступил ко мне.
— Можем мы поверить этой бедной туземной девушке, что она живет одна-одинешенька, как сказала? Это возможно?
— Кажется, это так и есть. По каким-то причинам здесь, на крохотном пятачке земли, Распад оставил просвет. Вы говорили, это «зарница» шторма. В «зените» урагана стоит мертвый штиль.
Улыбающаяся Иронель снова оказалась возле нас.
— Пошли, — сказала она. — Сейчас я покажу вам свои игрушки! Она отбуксировала нас через вымощенную плитами дорожку между ухоженными клумбами, где черные и золотые грибные шляпки росли между розами и маргаритками. Мы прошли в арку и через засыпанный черепицей холл, вверх по ступенькам поднялись в широкий затененный коридор, который в двадцати футах был блокирован упавшей мебелью; но та часть, что оставалась свободной, была тщательно выметена. Иронель открыла дверь в комнату с глубоким черным ковром и высокими окнами без стекол с занавесями из той же газовой ткани, что и ее одежда. Там стояла высокая кровать с белым шелковым покрывалом, отделанным золотой нитью. Иронель наклонилась к большому ящику с резной крышкой, открыла его и вынула оттуда кусок алой ткани.
— Разве не красиво? — спросила она и накинула его поперек тела.
Я должен был согласиться, что это красиво. Она вынула сундучок поменьше и высыпала на тряпки золотые вещи. Я встал на колено, собирая их, и обнаружил, что ковер был слоем гладкого мха, такого же черного, как бархат.
