– Да ладно. Ты меня не помнишь? – спрашивает Ала Кристина, сооружая сэндвич. – Мы вместе ходили на математику всего пару дней назад. И я не тихоня.
– Я спал бо́льшую часть математики, – отвечает Ал. – Это был первый урок!
Что, если опасность затаится на время… что, если она проявится через много лет и я даже не замечу ее приближения?
– Трис. – Кристина щелкает пальцами у меня под носом. – Ты здесь?
– Что? Что случилось?
– Я спросила, не помнишь ли ты, чтобы мы ходили на одни уроки, – повторяет она. – В смысле, без обид, но я бы, наверное, тебя не запомнила. Все альтруисты казались мне одинаковыми. То есть они и сейчас кажутся мне одинаковыми, но ты больше не одна из них.
Я смотрю на нее. Как будто я нуждаюсь в напоминании.
– Извини, если обидела, – добавляет она. – Я привыкла говорить все, что приходит на ум. Мама часто повторяет, что вежливость – это ложь в красивой упаковке.
Я издаю короткий смешок.
– Наверное, поэтому наши фракции редко общаются.
Правдолюбие и Альтруизм не непримиримые враги, как Эрудиция и Альтруизм, но избегают друг друга. По-настоящему Правдолюбие не терпит Товарищества. Правдолюбы говорят, что те, кто превыше всего ценит покой, обязательно обманут, лишь бы не мутить воду.
– Можно к вам? – Уилл барабанит пальцами по столу.
– Что, не хочешь тусоваться со своими дружками-эрудитами? – удивляется Кристина.
– Они не мои дружки. – Уилл ставит тарелку на стол. – То, что мы были в одной фракции, еще не означает, что мы ладим. К тому же Эдвард и Майра встречаются, и я не хочу быть третьим лишним.
Эдвард и Майра, оставшиеся переходники-эрудиты, сидят в двух столах от нас, так близко, что стукаются локтями, разрезая пищу. Майра прерывается, чтобы поцеловать Эдварда. Я осторожно наблюдаю за ними. До сих пор я всего несколько раз видела, как люди целуются.
Эдвард поворачивает голову и прижимается губами к губам Майры. Я выпускаю воздух сквозь сжатые зубы и отворачиваюсь. Часть меня хочет, чтобы им сделали замечание. Другая часть с ноткой отчаяния задумывается, каково это – ощущать прикосновение чужих губ.
– Обязательно выставлять себя напоказ? – спрашиваю я.
– Она просто поцеловала его, – хмурится Ал. Когда он хмурится, густые брови касаются его ресниц. – Можно подумать, они голые.
– Поцелуи – не то, чем занимаются на людях.
Ал, Уилл и Кристина с пониманием улыбаются.
– Что? – спрашиваю я.
– Это в тебе Альтруизм говорит, – поясняет Кристина. – Остальные не против капельки нежностей на людях.
– Вот как? – Я пожимаю плечами. – Что ж… наверное, мне придется с этим смириться.
– Или можешь оставаться фригидной. – Зеленые глаза Уилла лукаво блестят. – Ну, знаешь. Если хочешь.
Кристина бросает в него булочку. Он ловит ее и вгрызается зубами.
– Не обижай ее, – произносит она. – Фригидность дана ей от природы. Примерно как всезнайство – тебе.
– Я не фригидная! – восклицаю я.
– Не стоит так переживать, – замечает Уилл. – Это ужасно мило. Смотри, ты вся раскраснелась.
От его слов я еще гуще заливаюсь краской. Все хихикают. Я выдавливаю из себя смешок, и через несколько мгновений он становится искренним.
Как хорошо снова смеяться.
После обеда Четыре ведет нас в новую комнату. Просторную, с потрескавшимся и скрипучим деревянным полом и большим кругом, нарисованным посередине. На левой стене – зеленая доска для записей мелом. Учительница Нижних ступеней пользовалась подобной, но с тех пор я их не видела. Возможно, это как-то связано с приоритетами Лихости: обучение важнее технологии.
Наши имена написаны на доске в алфавитном порядке. Вдоль одной из стен через трехфутовые интервалы висят выцветшие черные боксерские груши.
Мы выстраиваемся за ними, и Четыре встает посередине, у всех на виду.
– Как я уже говорил утром, – произносит Четыре, – далее вам предстоит освоить борьбу. Цель – научить вас действовать, научить ваше тело отвечать на опасности и угрозы, а это потребуется, если вы намерены жить в Лихости.
Совершенно не представляю себе жизни в Лихости. Единственное, о чем я могу думать, – как пройти инициацию.
– Сегодня мы разучим технику, а завтра вы начнете сражаться друг с другом, – говорит Четыре. – Поэтому советую быть внимательными. Кто не будет ловить на лету, должен готовиться к синякам.
Четыре называет несколько разных ударов, демонстрируя их сначала в воздухе, затем с боксерской грушей.
Я успеваю за остальными. Как и в случае с пистолетом, мне нужно несколько попыток, чтобы разобраться, как правильно держаться и двигаться. Удары даются сложнее, хотя Четыре учит нас только основам. Груша обжигает руки и ноги, отчего кожа становится красной, но, как бы я ни старалась, мне не удается толком сдвинуть ее с места. Вокруг беспрестанно слышатся звуки ударов о плотную ткань.
Четыре расхаживает по толпе неофитов, наблюдая, как мы повторяем движения снова и снова. Когда он останавливается передо мной, у меня скручивает внутренности, как будто их помешивают вилкой. Он смотрит на меня, меряет взглядом с головы до пят, нигде не задерживаясь, – практичным, изучающим взглядом.
– У тебя мало мышц, – говорит он, – а значит, лучше использовать колени и локти. В них можно вложить больше силы.
Внезапно он прижимает руку к моему животу. Его пальцы такие длинные, что ладонь касается обеих сторон грудной клетки. Мое сердце бьется так сильно, что грудь болит, и я смотрю на него широко распахнутыми глазами.
– Не забывай держать живот напряженным, – тихо произносит он.
Четыре убирает руку и идет дальше. Я чувствую давление его ладони даже после того, как он уходит. Странно, но мне приходится остановиться и перевести дыхание, прежде чем продолжить тренировку.
Когда Четыре отпускает нас на ужин, Кристина толкает меня локтем.
– Удивительно, что он не разорвал тебя пополам, – говорит она и морщит нос. – Он пугает меня до полусмерти. Этот его тихий голос…
– Угу. Он…
Я оборачиваюсь через плечо. Четыре спокоен и поразительно сдержан. Но я не боялась, что он причинит мне боль.
– …и вправду пугает, – наконец говорю я.
Ал, который шел перед нами, оборачивается у Ямы и заявляет:
– Я хочу сделать татуировку.
– Какую именно? – спрашивает Уилл из-за спины.
– Не знаю, – смеется Ал. – Просто хочу почувствовать, что и вправду покинул старую фракцию. Больше не тоскую по ней.
Мы ничего не отвечаем, и он добавляет:
– Я же знаю, что вы меня слышали.
– Хочешь научиться помалкивать, а? – Кристина тычет Ала в толстую руку. – Я думаю, ты прав. Сейчас мы наполовину здесь, наполовину там. Чтобы оказаться здесь целиком, надо выглядеть как все.
