— Как вы думаете, сколько это займет времени?
— В подобных случаях, доктор Грант, заранее предсказать результат невозможно.
— Делайте все, что считаете нужным, — вздохнул Грант. — Только не забывайте, что судьба этого человека имеет для нас огромное значение.
— Я постараюсь сделать все, что в моих силах. Но мне понадобится ваша помощь, доктор Грант.
— В каком смысле?
— Вы способны добыть для меня информацию, которая, возможно, отнесена к разряду совершенно секретной?
— Какого рода информация вас интересует?
— Количество самоубийств среди ученых, занимающихся ядерной физикой, — начиная с 1945 года. И еще: много ли физиков-ядерщиков бросили работу, перешли в другие области или вообще оставили занятия наукой.
— Это имеет отношение к Рэлсону?
— А вам не приходило в голову, что в таком же депрессивном состоянии могут находиться и другие ученые?
— Ну, на этот вопрос я могу вам ответить и сам: работу бросили многие, что вполне естественно.
— Почему вы считаете это нормальным?
— Видите ли, доктор Блуштейн, современные исследования в области ядерной физики связаны с колоссальным напряжением душевных и физических сил. Мы работаем на правительство и на военных. Нам запрещено говорить о работе; приходится постоянно следить за тем, чтобы не сболтнуть лишнего. Естественно, как только возникает возможность перейти в какой-нибудь университет, где можно по собственному усмотрению выбирать часы работы, тематику, писать статьи, которые не нуждаются в одобрении КАЭ, участвовать в конференциях, проводящихся не за закрытыми дверями… ну и тому подобное, многие с радостью принимают такие предложения.
— И навсегда отказываются от работы по своей основной специальности?
— Можно найти работу в области мирного применения атомной энергии. Впрочем, я знаком с одним человеком, который бросил работу совсем по другой причине. Однажды он пожаловался мне, что стал очень плохо спать. Как только он гасил свет, ему начинало казаться, что он слышит крики, доносящиеся из Хиросимы. Насколько я знаю, теперь этот человек работает простым продавцом в галантерейном магазине.
— А вы сами не слышите криков?
Грант кивнул:
— Да, не очень-то приятно осознавать, что в том страшном, трагическом событии есть и твоя толика вины.
— А что чувствует Рэлсон?
— Он никогда не говорил на подобные темы.
— Иными словами, если его и посещали такие мысли, он даже не мог спустить пар.
— Наверное, тут вы правы.
— И все же исследования необходимо продолжать, не так ли?
— Конечно.
— А что сделали бы вы, доктор Грант, если бы были вынуждены совершить то, что вам кажется невозможным?
— Не знаю, — пожав плечами, ответил Грант.
— Кое-кто в подобной ситуации кончает с собой.
— Вы хотите сказать, что Рэлсон попал именно в такую ситуацию?
— Я не знаю. Не знаю. Сегодня вечером я поговорю с доктором Рэлсоном. Естественно, ничего не могу вам обещать, но как только у меня появится хоть какая-то ясность, я вам немедленно сообщу.
Грант встал:
— Благодарю вас, доктор. Я постараюсь выяснить то, что вас интересует.
После трех недель, проведенных Элвудом Рэлсоном в санатории доктора Блуштейна, ученый выглядел гораздо лучше. Его лицо даже слегка округлилось, а из глаз исчезло прежнее выражение полнейшего отчаяния. Однако он был без галстука и ремня. Из туфель заботливые санитары вынули шнурки.
— Как вы себя чувствуете, доктор Рэлсон? — спросил Блуштейн.
— Отдохнувшим.
— С вами хорошо обращаются?
— Мне не на что жаловаться, доктор.
Блуштейн автоматически потянулся к ножу для открывания писем, который он постоянно вертел в руках в минуты задумчивости, но пальцы наткнулись на пустоту. Естественно, нож был надежно спрятан, как и все остальные предметы, имеющие острые грани. На столе лежали лишь бумаги.
— Пожалуйста, присаживайтесь, доктор Рэлсон. Расскажите мне о проявлениях вашей болезни.
— Вас интересует, по-прежнему ли я хочу покончить с собой? Ответ — да. Временами становится лучше, иногда хуже, видимо, в зависимости от того, о чем я думаю. Но это желание всегда со мной. Вы не в состоянии мне помочь.
— Возможно, вы правы. Существует немало ситуаций, в которых я бессилен. И все же мне хотелось бы узнать о вас побольше. Вы занимаете важное положение…
Рэлсон презрительно фыркнул.
— Вы так не считаете? — с интересом спросил Блуштейн.
— Не считаю. На свете нет важных людей. Разве вы возьметесь утверждать, что в природе существует один-единственный важный микроб?
— Я вас не понимаю.
— А я на другое и не рассчитывал.
— Мне кажется, что за вашим несколько странным заявлением стоят серьезные размышления. Было бы весьма любопытно узнать, как вы пришли к таким выводам.
Впервые за весь разговор Рэлсон улыбнулся. Однако улыбка получилась неприятной. Его ноздри побелели.
— Знаете, доктор, за вами очень забавно наблюдать, — сказал он. — Вы так старательно выполняете свой долг. Вам приходится меня слушать, изображая интерес и симпатию, а на самом деле вы их не чувствуете, разве не так? Похоже, я могу нести полнейшую чепуху, но все равно буду обеспечен внимательной аудиторией.
— А почему вы не верите, что мой интерес может быть настоящим, что, естественно, не исключает и чисто профессионального любопытства?
— Не верю, и все тут.
— Почему же?
— У меня нет ни малейшего желания обсуждать всякую ерунду.
— Вы бы предпочли вернуться к себе в комнату?
— Если не возражаете… Нет! — Голос Рэлсона неожиданно наполнила ярость. Он вскочил на ноги, но тут же снова сел. — Почему бы мне вас не использовать? Я не люблю разговаривать с людьми. Они глупы. Они практически ничего не понимают. Они могут часами тупо смотреть на самые очевидные вещи и при этом ничего не замечать. Если я заговариваю с ними, они не понимают, теряют терпение, смеются. А вы вынуждены слушать. Это же ваша работа. Вы не можете меня прервать и заявить, что я спятил, даже если в действительности будете так считать.
— Я с удовольствием и огромным интересом выслушаю все, что вы посчитаете нужным мне рассказать.
Рэлсон сделал глубокий вдох:
— Вот уже почти год я знаю то, что известно всего нескольким людям. Возможно, в настоящий момент никого из них уже не осталось в живых. Вы слышали, что человеческая культура развивается скачкообразно? Всего за два поколения в городе с населением триста тысяч человек появилось невероятное количество литературных и художественных гениев самого высшего разряда — при обычных обстоятельствах столько рождается за целое столетие в миллионных нациях, Я говорю об Афинах времен Перикла.
