Перед одним из кафе выступал фокусник, и я не удержался. Извинившись перед спутницей, сбегал за угол и накупил цветов, отправив их в коридор. В одной из витрин на глаза попалась какая-то мушкетерская шляпа, и я прихватил и ее. Положив в цилиндр иллюзиониста двести евро, ведь я, как ни крути, являлся его конкурентом, я начал. Я накрывал снятой со столика скатертью предметы и оправлял их в коридор, чтобы спустя какое-то время извлечь обратно. Цилиндр вместе с деньгами исчез бесследно, обернувшись шляпой с плюмажем, а сумма в нем удвоилась, округлив обладателю глаза до размера блюдец. Апофеозом стал «танец с мусоркой», которую пришлось бросить возле домика, нанеся заведению материальный ущерб, но с полусекундной задержкой я проявился с огромной охапкой цветов, которую, выделывая замысловатые па, принялся раздавать присутствующим дамам. На долю Инны достался огромный букет роз. Возможно, с моей стороны это было и опрометчиво, но первого вечера в Париже у нас не будет, никогда.
С охапкой роз, в обнимку мы вернулись в отель, то и дело ловя на себе заинтересованные взгляды прохожих. Вообще-то я не обольщался, понимая, что для большинства смотрящих выполняю роль бесплатного приложения, но всё равно было приятно. Мы пожелали друг дружке спокойной ночи, и Инна скрылась в спальне, удостоив меня мимолетного поцелуя. Я лишь успел что-то буркнуть, а девушка уже исчезла за дверями.
Она пришла часа через два. Наверное, что-то такое она и планировала, но я со свойственной мне неотесанностью даже не подумал хоть немножко поухаживать. Мы занимались любовью молча. Она была слишком уязвлена тем, что пришлось самой делать первый шаг, я же боялся в очередной раз что-нибудь ляпнуть. Но первый день в Столице Мира был незабываемым.
Как много разумный человек может успеть за свою жизнь. Я сидел в общественной библиотеке Сорбонны и знакомился с биографией де Голля. И всё больше укреплялся в своих подозрениях, что это как раз «мой случай». Мог бы, конечно, догадаться и раньше, и Большая советская энциклопедия есть в убежище. Правда, там отсутствовал международный аэропорт, что меня несколько извиняло. Я захлопнул том и, отнеся книгу библиотекарше, отправился встречать Инну.
Нет, никогда мне не исправиться: вчера была наша первая ночь, и вот, пожалуйста. Никаких тебе романтических кофе в постель, бредней типа «сю-сю, я тебя люблю». Оставил записку: «Ушел по делам, надо кое-что проверить, проснешься — позвони». Ладно, посмотрим на ее реакцию, если уж сильно будет беситься — переиграем. Тем более что про де Голля разузнал. Да и вообще, пусть потихоньку привыкает.
Реакция оказалась приемлемой. Нормальная такая реакция. Не то чтобы она прыгала от счастья, но глаза выцарапывать не бросилась, и сцен не последовало. Хорошая девочка, если так пойдет и дальше, я думаю, мы поладим.
— Ты завтракала?
— Не успела.
Вот он, запоздалый шанс угостить девушку кофе! Постель сюда, постель, полцарства за постель!
— Ты извини…
— За что?
— Ну, убежал с утра, и вообще…
— Да ладно, я уже давно не девочка. И запомни: я еще ничего не решила.
Таким образом ссоры, которой я немножко опасался, не последовало, и мы зашли в ближайшее бистро.
— Что будем делать с молодежью?
— Пусть порезвятся, ведь необходимости в исполнителях пока нет, да и славяне…
— Чем плохи славяне?
— Да нет, но слишком уж они всё усложняют, при этом окончательный вариант всегда оказывается прост.
— Господа, господа, все мы когда-то были дикарями, плевавшими на всех и вся. — Говорил крепкий мужчина, на вид лет сорока. — К тому же так трудно удержаться первую сотню лет. Соблазны, проказы. Я им немного завидую.
— А что говорит Гроссмейстер?
— Как всегда — ничего. Полная свобода действий. По-моему, в последний раз он использовал право вето лишь в августе сорок пятого.
— Да, некоторые из нас настаивали на полном уничтожении всего, что связано с исследованиями в области ядерной физики.
— Но его правота так и не подтвердилась.
— Все живы, ну почти все, а это главное. Да и кто знает, насколько вперед он может заглянуть.
— А кто отслеживал Саддама?
— Кто-то из иудеев, но вмешиваться не стали.
Старинным замковым стенам, увешанным доспехами и охотничьими трофеями, удивляться не приходилось. Не раз и не два на протяжении сотен лет звучали под сводами беседы, подобные этим. Иногда собравшихся было больше, иногда чуть меньше. Иной раз присутствующие ограничивались просто разговорами, изредка на совет приглашался кто-то «из молодежи» и, подробно проинструктированный, отправлялся выполнять очередную миссию, на время которой все, кого успевали оповестить, расходились по своим «местам», в которых было странное небо и на землю никогда не падала тень. И уж совсем редко, то были единичные случаи, затевалась крупномасштабная акция, с привлечением большого количества участников. Такие операции требовали огромной скоординированности, заранее давался допуск погрешности, и несмотря на это, результат оказывался непредсказуем, и «молодежь» исчезала, а в мире происходил очередной катаклизм. Но к счастью, это случалось очень редко. В предпоследний раз «ворошить муравейник» пытались две тысячи лет назад, не дав забыть Голгофу. В последний же раз это было в начале прошлого века, что привело к событиям более реально ощутимым и, если можно так выразиться, «видимым невооруженным глазом». Да и покажите мне того, кто бы мог не заметить двух мировых войн.
Но как бы ни тужилась моль, переползая с нитки на нитку, скольких бы товарок ни звала на помощь, весь клубок ей не по зубам. И ничто не заставит трех старых женщин, что иногда, качая головами, заменяли испорченный кусок нити новым, размотать весь клубок.
Мы стояли у подножия Эйфелевой башни, и Инна держала меня за рукав.
— Не вздумай.
Нет, не играть мне в покер.
— А если осторожно?
— Тебе сколько лет, чудо?
Лет мне было тридцать четыре, но при чем тут возраст?
— А, делай, как знаешь. — И она направилась к лифту.
— Тебе посвящаю, глупая. — Но она даже не обернулась.
Мужская часть нашей компании изредка занималась промышленным альпинизмом. Иногда я ездил, иногда — нет. Конечно, с походом по горам малярное дело имеет мало общего, но звучит красиво, и деньги платили неплохие. Как раз игрушки для мальчиков. В связи с «получением наследства» я забросил всю эту дребедень, но при виде хоть чего-нибудь, что можно было покрасить, руки чесались неимоверно. Не то чтобы Эйфелева башня плохо выглядела, скорее наоборот, да и никто меня сюда не приглашал, но отступать или тем более переигрывать — ни за что!
