ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ
– Кому ты звонишь? – повторила Генри.
Я повесил трубку. Как долго я просидел во сне, слушая лай несуществующих собак? Генри стояла в дверях кухни в своей длинной юбке и свитере с синими птицами, держа в руках пакет с продуктами.
– Моя собака болеет… Что случилось с альбомом? – требовательно спросил я. – Это твой дом?
Вместо ответа она поставила продукты на стол и начала их распаковывать.
– Не вставай, тебе нельзя сгибать ногу. Хочешь чаю?
– Я хочу знать, что происходит.
Она достала из коробки одну из этих новых саморазогревающихся банок. Заварила нам по чашке чая и села за узенький стол.
– Очевидно, ты у меня, – ответила Генри, – на Бэй-Ридж. Стрельбу помнишь?
– Хуже, – сказал я.
Я перевел дисплей телефона на заголовки и подтолкнул аппарат к ней: «Стрельба в подпольном клубе». Генри посмотрела и оттолкнула обратно.
– Я читала статью. Чистая ложь.
Я в любом случае не мог прочитать ее. Потому что подписывался только на заголовки, не на новости. Но сообщать об этом Генри нет никакой необходимости. Я пошел в атаку:
– Вы, ребята, попали в передрягу. Вы солгали служащему Бюро. Украли альбом. Похитили служащего Бюро. Забрали его сотню.
– Какую сотню?
– Сотню, которую я отдал твоему дружку Бобу за проигрыватель. Можешь перестать притворяться, будто он не бутлегер. Или еще хуже, александриец.
– Я не притворяюсь, – сказала она. – А ты должен благодарить Боба за то, что он спас тебе жизнь. Ты бы истек кровью. Он положил какую-то штуковину на твою ногу.
– Куппер, – поправил я. – Я все о нем знаю. В нем есть что-то, что сообщает подробности. Оно также рассказало мне, что куппер может ставить и снимать только врач.
– Ну и?– Если он наложил куппер, налицо еще одно преступление!
Я уже стоял, облокотившись на стол. Почти в истерике.
Потом я увидел, что синие птицы совершенно исчезли со свитера Генри. Он стал серым, как облако. Ее глаза наполнились слезами, которые, казалось, вот-вот прольются. Мне вдруг стало ее жалко. Может, во всем виноват куппер?
Я рухнул обратно на стул и понизил голос:
– Мне вообще не следовало ввязываться. Я просто хотел проигрыватель. Я заберу свой альбом и вернусь домой. Где мой лектро?
– Внизу на улице. Припаркован за углом. Я перевернула коврики, чтобы кровь не бросалась в глаза.
– Теперь мне нужен только мой альбом, и я уберусь отсюда.
– Боб спас его.
– Ну так позвони ему. Ладно?
– Я никогда не звоню ему, он звонит. У меня даже номера его нет.
– Ты понимаешь, насколько это подозрительно? – спросил я.
Мне снова захотелось спать.
– Я уверена, он вечером придет сюда, – сказала Генри, наливая еще чая. – Тебе все равно пластинка до конца месяца не понадобится.
– Что?
– Учет. Только тогда Достойная улица обнаружит, что альбома нет в сумке.
Я моментально проснулся. – Откуда ты знаешь? – спросил я.
– Знаю, потому что я александрийка, – сказала она наконец. – Или почти. Именно поэтому я подружилась с тобой. Александрийцы всегда ищут контакта со служащими Бюро. Потом ты пришел в школу Чарли Роуза. Я никогда не думала, что все закончится стрельбой.
Почти александрийка? Самое странное, что я совершенно не встревожился. Наверное, все дело в куппере. Или в дымке снаружи, похожей на занавесь, опускающуюся на мир.
– Мы просто нуждались в контакте, – повторила она. – На случай если вдруг что-нибудь появится. Потом пришел ты с пластинкой. Потом появились они. Я так поняла, Бюро нагрянуло с рейдом.
– Только не Отдел принуждения, – сказал я. – Они даже не знают об альбоме. В любом случае они не нападают на подпольные клубы. И не стреляют из «карильона».
– Ну и не александрийцы, – заметила Генри.
Меня она не убедила, но я устал от споров.
Генри стала готовить что-то нам на ужин, блюдо тайской кухни. Я чувствовал себя странно, когда мне подавали на стол. Пока мы ели и ждали Боба, Генри объяснила, как она связалась с александрийцами.
Из-за любви.
Наверное, что-то отразилось на моем лице.
– Не к Бобу! – воскликнула она. – К Панаме.
– Каналу или стране?– Художнику, – поправила она, опираясь на маленький дешевый столик. – Я никогда не хотела быть библиотекарем. Я хотела стать художником. Даже уговорила родителей послать меня в Париж, в школу искусств.
– В Париж, во Францию?
– В Маленький Париж, во Флориду. Панама стал моим учителем. Он очень сурово со мной обращался. Вначале я думала, что он старается разочаровать меня. Потом поняла: он пытается не влюбиться в меня. Ну а я даже не пыталась.
– Вижу, – заметил я.
Синие птицы вернулись. Я не смог сдержать улыбку. Она посмотрела на свою грудь и покраснела.
– Старая, как мир, история. Студентка и профессор. Он считал, что он другой. Я считала, что я другая. Мы даже думали, что сможем иметь ребенка. – Синие птицы постепенно увядали. – Так или иначе, все разбилось вдребезги. Мы жили вместе не больше трех месяцев, когда на школу организовали рейд. Панама еле успел выскочить в заднюю дверь. Я не понимала, что происходит. Была потрясена так же, как ты сейчас. Я встречалась с александрийцем.
– Поэтому стала сама александрийкой.
– Меня не интересовало великое искусство настоящего ли, прошлого или будущего. Я хотела только Панаму. Он послал Боба сказать мне, что ушел в подполье, и просил ждать его. Все произошло почти девять лет назад.
– И ты все еще ждешь.
– Можно и так сказать.
Мы оба все еще ждали – Боба. Сидели за столом и смотрели, как темнеет на улице. Казалось, будто невидимые руки украшают город, вешают нити самородков, бриллиантов, драгоценных камней, по дюжине колец на каждый палец. Один за одним, десяток за десятком, сотня за сотней, все разом, а небо полыхало розовым и красным.
В конце концов буйство красок показалось чрезмерным.
Боб так и не объявился.
– Что-то, наверное, задержало его, – предположила Генри. – Он обычно звонит. Позвонит завтра.
Она чуть не плакала. Я ничего не ответил. Мы просидели еще полчаса не разговаривая, а потом она пошла спать в свою комнату, а я вернулся на диван.
Следующим утром куппер на моей ноге был все еще теплым, хотя и менее розовым, и покрылся короткими, похожими на иголки ежа, волосами.
Мне все также не хотелось в туалет.
Генри ушла. Она постирала и сложила мои голубые брюки с одной полосой, оставила их на стуле. Совсем как новые, если не считать крошечной дырочки и огромного темного пятна чуть выше левой коленки.
Я встал и надел их – нелегкое дело, когда нельзя согнуть ногу. Но мне уже стало лучше.
Я подпрыгнул к окну.
Лектро припаркован за углом, как и сказала Генри. Стоял ветреный октябрьский день, я чувствовал ветер кончиками пальцев через стекло. Листья слетали с деревьев с готовностью самоубийц. Возвышался пик Грейт-Киллс, чистый, раздетый, без облаков. Я увидел оранжевую точку, которая могла быть Корпусом домашних животных, и подумал об одинокой Гомер.
