Дежурный спасатель, очевидец происшествия, так описывает событие: "В шесть часов пополудни от причала лодочной станции отошла прогулочная лодка, она не нарушала никаких правил, но, поскольку в этот час не было других лодок, я следил за ней. (Учитывая внешность, возраст, а также пол гребца, к этим словам спасателя можно отнестись с полным доверием.) У нас на вышке мощная оптика, и я видел все до мельчайших подробностей, - утверждает спасатель. - Лодка отплыла от причала всего метров двести. Потом женщина резко наклонилась к левому борту, словно что-то разглядывала в глубине. Лодка качнулась и, хотя волны совершенно не было, неожиданно перевернулась. Я сейчас же поднял тревогу. Катер подошел к месту происшествия буквально через несколько минут. Однако на поверхности плавала лишь перевернутая лодка. Мы обшарили все дно. Аквалангисты искали не меньше трех часов, до полной темноты. В этом месте нет никаких течений, однако тело утонувшей так и не удалось найти. Полиция просит всех знакомых или родственников погибшей помочь установить ее личность..."
Далее следовали подробные описания примет утонувшей женщины. Там было все. Даже короткое цветное платье, похожее на сарафан.
Я осторожно отодвинул от себя газеты, словно в них была скрыта мина замедленного действия. Я не стал смотреть, отозвался ли кто-нибудь на призыв полиции, я не хотел больше ничего знать. Необходимо было время для того, чтобы разум мог освоиться с этой нечеловеческой информацией, переработать ее и как-то приспособить к обычной нашей логике...
Одна лишь фраза в стиле только что прочитанной бульварной газетенки назойливо вертелась у меня в голове:
"Пять месяцев спустя утонувшую случайно встретили на проселочной дороге..."
...Солнце еще не встало из моря, не успело разогнать туман, но уже наполнило его на востоке ровным призрачным светом. Вода казалась совершенно застывшей, неподвижной и тяжелой. Весла с трудом погружались в нее. И когда, откинувшись всем телом назад, Гвельтов вырывал их из воды, было слышно, как большие тяжелые капли шлепаются обратно в море.
Я сидел на корме и до рези в глазах всматривался в расплывчатые очертания берега, едва проступавшие из тумана. Туман гасил звуки, сжимал пространство. Можно было подумать, что все окружающее на сотни километров вокруг представляет собой это расплывчатое белесое марево.
- Вроде здесь... - неуверенно сказал я. Гвельтов опустил весла, достал со дна лодки большой черный цилиндр для отбора проб воды и мрачно спросил:
- Какая глубина?
- Если бы я знал... Может, позже, когда солнце разгонит туман, я сумею хотя бы сориентироваться. Мне кажется существенным в точности повторить все условия. Если ты помнишь, в тот раз мы брали пробы в шесть утра.
- Какое это может иметь значение?
- Откуда я знаю? Может быть, в воде образуются специфические вещества, разрушающиеся с восходом солнца. Не так уж много у нас шансов повторить сто тридцатую пробу.
Гвельтов покрутил установочное кольцо, определявшее момент, когда под действием возросшего давления механизм сработает, крышка цилиндра откроется и пропустит внутрь порцию черной воды... На глубине ста метров вода всегда черная, с редкими точками огней... Я и сейчас видел рой этих огней, окруживших брошенный за борт цилиндр. За последнее время свечение моря значительно возросло, и никто толком не знает причины. Обилие планктона, наверно... Уменьшились запасы рыбы, равновесие нарушилось, и образовавшуюся пустоту заполнил собой планктон и медузы. Особенно медузы. Их белесые, похожие на студень тела плотной массой запрудили всю прибрежную зону, завалили пляжи. Даже здесь, вдали от берега, их липкие тела окружали лодку. Я видел, как трос, привязанный к цилиндру, перерезал одну из этих зыбких тарелок и обе ее половинки спокойно поплыли в разные стороны, словно ничего не случилось.
Разговаривать не хотелось. После визита к Весте отношения между нами разладились, словно Артам был виновен в моем открытии. Прошла неделя, а я все не находил в себе сил даже близко подойти к улице, на которой жила Веста, и старался о ней не вспоминать. Мой мозг словно погрузился в такой же белесый и плотный туман, как тот, что сдавливал сейчас море. У Гвельтова хватило такта не вспоминать о происшедшем. Оба мы с головой погрузились в работу, стараясь во что бы то ни стало восстановить утраченные пробы, повторить первый удачный опыт. Словно успех мог что-то объяснить в этой цепи неразрешимых загадок, окружавших нас со всех сторон. Как бы там ни было, работа была реальным, конкретным и прочным остовом. На нее можно было положиться. Я спешил так, словно боялся опоздать на поезд, словно хотел измотать себя до полного отупления и ни о чем не думать... А что еще мог я сделать? Что мог противопоставить силам, не укладывающимся в границы человеческой логики?
Одна за другой пробы воды оказывались в стеклянных флаконах с этикетками из лейкопластыря. На сто сорок первой пробе Гвельтов не выдержал. Сказал, что с него на сегодня довольно. Из чувства противоречия я отобрал у него цилиндр и сам бросил его за борт. В сто сорок второй раз. И когда лебедка кончила наматывать трос, сказал, чтобы он греб к берегу.
Вода в отборнике показалась мне какой-то странной, слегка маслянистой... Солнце наконец разогнало последние клочки тумана, и стало видно, что жидкость в последней бутылке действительно отличается от остальных проб. Она слегка опалесцировала и казалась более плотной. Я едва дождался, пока лодка пристанет к берегу.
Не знаю, заметил ли что-нибудь необычное в этой пробе Гвельтов, и до сих пор не знаю, почему ничего ему не сказал.
Мне хотелось лишь одного - поскорее попасть в лабораторию. В тот момент я не думал о приоритете, даже о самом открытии новых, неизвестных науке микроорганизмов. Мне хотелось противопоставить бесчисленной лавине загадок хоть что-то реальное - свой многолетний опыт исследователя, свое умение работать и добиваться успеха там, где зачастую другие отступали.
Я увидел бактерии сразу, как только поднес предметное стекло с каплей воды под бинокуляр. Они заполняли собой все пространство... Непривычно огромные, с выпуклыми ядрами и увеличенными зернами хромосом. Их желеобразная оболочка мало походила на оболочку амеб, хотя это были, несомненно, амебы, древнейшие и простейшие существа нашей планеты. В отличие от тех амеб, которых я хорошо знал, эти не пользовались движением с помощью переливания своего тела из одной ложноножки в другую. Ничего подобного. Они стремительно пересекали поле зрения бинокуляра. Больше всего их тела во время движения напоминали крошечных кальмаров, и я не был уверен, что они не используют тот же принцип реактивной отдачи струи воды, которым пользуются кальмары. Иначе трудно было объяснить скорость их движения. Для простейших организмов это было, пожалуй, слишком... Я бросился к определителю Левинсона. Исходя из одноклеточного строения, я отнес их к классу протозов и тут же убедился, что такого вида в определителе нет...
