В это время хранитель налил ему в стакан еще напитка.
— Ты пей, пей, — он похлопал бледного, как полотно, юношу по плечу.
— Александр и Гефестион были близки душой, а не телом, — дрожащим голосом проговорил македонянин, поднимая на него глаза.
— Я тоже так думаю, — Андреас покачал головой. — Как жаль, что рукопись Дрипетис рассыпалась прямо в моих руках! Потомки никогда не узнают правды!
— Это ложь, — словно во сне повторял Гефестион. — Это ложь. Они были близки с детства… вместе росли, вместе учились. Они были друзьями и наперсниками, но никогда… — он запнулся.
— Вижу, ты очень неравнодушен к судьбе Александра, — заметил хранитель.
— Андреас, я… — македонянин пошатываясь встал. — Я, пожалуй, пойду.
— Уже уходишь? — старец заметил, что с его молодым другом что-то творится. — Димитрий, ты в порядке?
— Да, да, — поспешил уверить его Гефестион. — Я просто вспомнил, что забыл кое-что сделать.
— Но может…
— Нет, нет, я пойду.
Наспех попрощавшись с хранителем, македонянин выбежал из его дома. Словно в бреду, пробродил он целый день по городу, не понимая, куда идет и что делает. Громовыми раскатами раздавались в его голове слова старого Андреаса: «…подлила ему в вино яд… любовной связи между ними… в душу Роксаны закралось подозрение…». Поздней ночью возвратился он домой и громким выкриком приказал с перепугу проснувшейся прислуге убираться вон. Гефестион больше ни в ком не нуждался. В его жизни больше не было света. Тот хрупкий мир тепла, что он хранил в душе все эти долгие годы, покрылся мраком и разлетелся вдребезги.
Поднявшись в свою спальню, он в бессилии упал на подушки, проклиная Роксану и евнуха, исковеркавших всю его жизнь. Глупая бессердечная женщина, поверившая сплетням персидской собаки! Кто знает, что за яд подлила она в его вино? Какие страшные проклятия наслала на его голову, что сейчас он обречен вечно жить на белом свете?
Македонянин сел на постели и безумным взглядом обвел комнату. Конечно, Багоасу было выгодно стравить его с Роксаной, чтобы самому приблизиться к Александру. А Дрипетис? Бедная Дрипетис! Он никогда не любил ее и приходил к ней лишь время от времени ради развлечения. Даже развлекаться он больше предпочитал с гетерами, нежели с женой. А она все это видела и покорно терпела, снося обиды и его безразличное отношение к ней.
Гефестион вспомнил, как на одном из пиршеств он жутко напился и спьяну начал творить всякие глупости. Даже Александр, который и сам к тому времени изрядно выпил, начал бросать на него взгляды, полные упрека. Македонянин с трудом мог припомнить, что делал. Кажется, он начал нахально приставать к одному из мальчиков, который был флейтистом при дворе, но в какую-то минуту повернувшись к месту, где сидел Александр, Гефестион увидел, что его друг ушел. Видимо его поведение не доставляло царю особого удовольствия, и он предпочел удалиться. Немного протрезвев от этой мысли, македонянин отпустил флейтиста и едва держась на ногах пошел к лестнице, ведущей на верхние этажи царского дворца. Поднимаясь, он несколько раз чуть было не упал и не пересчитал ребрами ступеньки. Наконец при его последней попытке свалится с лестницы, Гефестион почувствовал, что его поддержали чьи-то цепкие руки.
— Багоас! — пьяным голосом воскликнул македонянин, поднимая глаза. — Какая встреча! А ты разве не при Александре? Кажется, ты всегда готовил ему ванну.
Перс злобно поджал губы.
— Царь не желает никого видеть, — холодно отозвался он.
— Правда? — Гефестион икнул. — Тогда проводи меня к жене! — скомандовал он.
Евнух молча повел его в сторону комнаты Дрипетис. Перед входом македонянин остановился и повернулся к нему.
— Спасибо… Багоас, — он похлопал перса по щеке и, притянув к себе, поцеловал в уголок рта.
Затем грубо оттолкнув евнуха, он ввалился в спальню жены. Не ожидавшая его прихода Дрипетис, тихо вскрикнула и вскочила на ноги.
— Гефестион?.. — пробормотала она.
Македонянин сделал несколько шагов и свалился на кровать.
— Ну, что ты смотришь на меня такими испуганными глазами? — проговорил он. — Мужа своего никогда не видела?
Девушка сделала осторожный шаг по направлению к постели.
— Иди сюда, — приподнявшись на локте, Гефестион поманил ее к себе. — Не бойся.
Дрипетис покорно приблизилась и села рядом с ним.
— Ближе, — приказал он.
Она придвинулась.
— Еще ближе.
Царевна молча исполнила его приказ. Обняв ее за шею, Гефестион резким движением уложил жену на постель и начал целовать. Он был вдребезги пьян и поэтому плохо соображал, срывая с нее одежду и подчиняя своей грубой силе. И ему было абсолютно наплевать на то, что он просто-напросто причиняет ей боль.
Проснувшись на следующее утро, он и не подумал о Дрипетис, что спала подле него, свернувшись калачиком. Она проснулась сразу же вслед за мужем, но он даже не взглянул на нее. В его голове крутилась лишь мысль об Александре. Наспех приведя себя в порядок, он помчался в покои царя и друга…
Вспоминая об этих событиях спустя столько веков, Гефестион чувствовал на себе всю тяжесть вины перед бедной Дрипетис. Ведь он ничего ей не дал: ни любви, ни нежности. А она в свою очередь попыталась сделать хоть что-то, чтобы правда о его гибели все же раскрылась. У него в ушах звенел горький плач девушки, когда она прибежала в его комнату, растревоженная болезнью мужа. Она обливалась слезами и умоляла позволить побыть с ним, все говорила, что хочет ему о чем-то сказать… Гефестион схватился за голову. Дрипетис тогда ведь даже пыталась помешать ему выпить отравленное вино! Она всячески приставала к нему, пытаясь забрать чашу, а он грубо ее прогнал!
Македонянин упал на колени и закричал от отчаяния. Истина шаг за шагом открывалась ему, но, увы, он был уже не в состоянии что-либо изменить. И снова страшная ночь, почти такая же, как та, когда он очнулся после пяти веков сна. Гефестион до рассвета бился в истерике, не в состоянии совладать со своими страданиями. Но если в то, первое, утро он проснулся хоть со слабой, но все-таки надеждой, то этот новый день не принес ему ничего, кроме тьмы, на долгие годы окутавшей его душу.
Дэвид Миллс остановился перед дверью Гарри и в сотый раз спросил себя, правильно ли он поступает. Раздираемый сомнениями, он наконец постучал. Через несколько минут дверь открылась, и на пороге показался Голдфилд.
— А, Дэвид, — он улыбнулся. — Я уже боялся, что ты не придешь. Проходи.
Он впустил его в квартиру.
— Если честно, я в последний момент чуть было не передумал, — признался Миллс.
