Выбравшись, он осмотрел это место. Возможно, когда-то тут стояла вода, и внешний край этого бассейна выветрился. Но вода ушла, и осталось только углубление в склоне, заросшее изнутри и еще гуще снаружи, так что было закрыто и с боков, и спереди. Скала, с которой он упал, нависала над углублением, прикрывая его сверху.
Когда-то Лоуну было все равно, есть рядом с ним люди или нет. Теперь же он хотел только одного — остаться в одиночестве. Но восемь лет на ферме изменили его образ жизни. Ему нужно убежище. И чем больше он смотрел на это скрытое углубление, с нависающей скалой и примыкающими земляными крыльями, тем больше оно походило на такое убежище.
Вначале он проделал самую примитивную работу. Расчистил заросли, чтобы можно было удобно лечь, и выдернул один-два куста, чтобы шипы не царапали, когда он проходил. Потом пошел дождь, и пришлось прокопать канавку, чтобы вода не застаивалась внутри. Он также добавил наверху тростниковую крышу.
Проходило время, и это место все больше занимало его. Он выдернул еще несколько кустов и разровнял пол. Убрал все камни от задней стены и обнаружил, что в стене имеются готовые полки и углубления, в которых можно держать вещи. Лоун начал совершать набеги на фермы, граничащие с горой. Действовал он по ночам, брал в каждом месте очень немного и, если мог, никогда не приходил в одно и то же место дважды. Брал морковь, картошку, рыбу и сено, сломанный молоток и чугунный котелок. Однажды нашел кусок бекона, упавший с грузовика с бойни. Припрятал его, а когда вернулся, обнаружил, что до него добралась рысь. Это заставило его подумать о стенах. Именно поэтому он отправился за топором.
Он срубил деревья, самые большие, какие смог, обрубил ветви и втащил бревна на холм. Первые три бревна закопал так, чтобы они ограничивали пол, заднее бревно прижал к скале. Он нашел красную глину, которую можно было смешать со мхом. Получалась замазка, которая не пропускала насекомых и не размывалась водой. На этом основании он воздвиг стены и поставил дверь. Он не стал делать окно, просто оставил промежуток между шестым и седьмым брусьями. Заточил несколько клиньев, которыми можно было сдвигать бревна, когда он уходил.
Первый очаг он устроил в индейском стиле, в центре помещения, с дырой вверху, чтобы выходил дым. В скалу вбил крючья, чтобы развешивать мясо для копчения, если повезет раздобыть мяса.
Он искал плоские камни для очага, когда его потянуло что-то невидимое. Лоун отскочил, словно обожженный, прижался к стволу дерева и осмотрелся, как загнанный лось.
Он уже давно знал о своей чувствительности к бесполезным (для него) сообщениям младенцев. И постепенно утрачивал эту способность. Особенно когда научился говорить.
Но сейчас кто-то позвал его — позвал, как ребенок, но не ребенок. И хотя призыв был слабым, он показался необыкновенно знакомым. Да, он был приятным и нужным, но одновременно в нем звучали отголоски ужаса неожиданных ударов и непристойных выкриков, следы великих утрат.
Ничего не было видно. Лоун медленно отодвинулся от дерева и снова нагнулся к камню, который пытался высвободить из земли. Примерно с полчаса он работал, упрямо пытаясь не обращать внимания на призыв. Но ничего не получилось.
Он потрясение встал и пошел в ответ на призыв, и весь мир вокруг превратился в сон. Чем дольше он шел, тем громче звучал призыв и сильней становилось его очарование. Лоун шел около часа, не сворачивая, если можно было пройти прямо, и к тому времени как достиг выщелоченной поляны, был почти загипнотизирован. Допустить большее участие сознания означало разжечь такой адский конфликт, который он не сможет выдержать. Слепо спотыкаясь, он подошел к ржавой изгороди и сильно ударился о нее местом над больным глазом. Цеплялся, пока не прояснилось зрение, осмотрелся и задрожал.
На мгновение он почувствовал сильнейшее стремление уйти из этого ужасного места и держаться подальше от него. Но в то же время, когда разум пытался вмешаться, Лоун услышал журчание ручья и начал поворачиваться к нему.
В том месте, где изгородь встречается с ручьем, он опустился в воду и пробрался к основанию изгороди. Да, отверстие на месте.
Лоун всмотрелся сквозь изгородь, но заросли падуба разрослись еще гуще. Ничего не слышно — акустически. Но призыв…
Подобно тому, что он слышал раньше, призыв говорил о голоде, одиночестве, желании. Разница заключалась в желании. Без слов призыв сообщал, что пославший его слегка испуган, чем-то отягощен и встревожен состоянием этой тяжести. В сущности призыв спрашивал: «Кто позаботится обо мне сейчас?».
Может быть, помогла холодная вода. Сознание Лоуна неожиданно прояснилось. Он сделал глубокий вдох и нырнул. По другую сторону изгороди немедленно вынырнул, поднял голову и прислушался. Слушал внимательно, погрузившись в воду так, что торчали только ноздри. Очень осторожно продвинулся вперед, отталкиваясь локтями, пока голова его не оказалась под аркой и он смог видеть, что за ней.
На берегу сидела маленькая девочка, одетая в рваное клетчатое платье. Лет шести. Ее недетское лицо с острыми чертами казалось встревоженным и измученным. И если он считал, что его меры предосторожности достаточны, то ошибался. Девочка смотрела прямо на него.
— Бонни! — резко позвала она.
Ничего не произошло.
Лоун оставался на месте. Девочка продолжала наблюдать за ним, но тревога ее не оставила. Лоун осознал две вещи: что ее тревога составляла сущность услышанного им призыва и что хоть она настороженно смотрела на него, но не считала настолько опасным, чтобы отрываться от своих мыслей.
Впервые в жизни он ощутил колкую и горячую смесь гнева и заинтересованности, которая называется раздражением. За ней последовала волна облегчения, словно он сбросил тяжелую ношу, которую нес на себе сорок лет. Он не знал… не знал, насколько тяжела эта ноша!
Ушли в прошлое хлыст и крики, волшебство и потери. Он все это помнил, но они принадлежали прошлому, их щупальца с нервными тканями оказались перерезанными и не могли дотянуться до него в настоящее. Призыв оказался не водоворотом крови и чувств, а бесцельным плачем голодного ребенка.
Лоун погрузился в воду и попятился, как большой рак. Прополз под изгородью, выбрался из ручья и вернулся к своей работе.
* * *
Возвращался он в свое убежище вспотевший, с восемнадцатидюймовым камнем на плече и настолько уставший, что совершенно забыл об обычной осторожности. С шумом пробрался через кусты на крошечную полянку перед дверью и застыл.
У двери сидела на корточках совершенно голая девочка лет четырех.
Девочка посмотрела на него, и ее глаза, все ее темное лицо словно замерцало.
