Под фюзеляжем было расположено множество широких колес небольшого диаметра — я насчитал их шестнадцать пар. Этот гигант садился прямо на брюхо и катился по земле на своих колесах, как на роликах, плавно и сильно затормаживая.
— Можно садиться прямо в тундре, — заверил меня пилот. — А если понадобится, то и на воду. Помните, как «кукурузники» садились во время войны где угодно! Эта махина находит себе место для посадки еще легче, чем «ПО-2». В Арктике она успешно конкурирует с вертолетами.
Я занял отведенное мне место — откидное кресло около кабины пилота — и стал ждать дальнейших событий.
Пробежав по взлетной дорожке едва сотню метров, наша воздушная сороконожка сильным рывком оторвалась от земли и, тонко запев четырьмя моторами, начала быстро набирать высоту. В момент рывка я услышал свист, доносящийся снаружи, и увидел сквозь маленькое окошко кабины огненную струю, выбивающуюся из-под самолета.
«Стартовые ракеты, — догадался я, — или вспомогательные реактивные двигатели».
Вместо сильного рева моторов слышалось тонкое комариное пение.
Приглядевшись к пульту пилота, я обнаружил, что моторы были не реактивные и не поршневые, а электрические и с автоматической регулировкой. Очевидно, и сюда проникли уже новые аккумуляторы, и здесь они тоже проходили свое испытание. Зря я упрекал «провинцию» в отсталости!
«Может быть, мы летим на энергии лунного притяжения, — подумал я. — С точки зрения электриков, это, возможно, и не столь существенно, а так, с непривычки, все-таки чудно.»
Функции штурмана выполняли приборы, работающие автоматически. Машина шла по сигналам радиомаяков и без вмешательства пилота, он только следил за картой и силуэтом местности на экране путевого локатора.
В пути пилот угощал меня свежими яблоками.
— Наши, — заметил он, — заполярные. И что удивительно — растут прямо под открытым небом.
Я посмотрел на яблоко. Это был румяный плод средней величины, твердый на ощупь и очень сочный, как я убедился, когда его надкусил. Вкус был приятный, во рту было свежо и покалывало, как это бывает, когда пьешь газированный сок.
— Теперь такие сады, — сказал пилот, — на каждой зимовке закладывают.
— И в Капризной есть? — спросил я.
— И в Капризной, — не моргнув глазом, — отвечал пилот.
«Ну, хорошо, — подумал я, — скоро я буду иметь возможность проверить, что у полярников называется шуткой и что это было за яблоко, которое я съел. Может быть, это традиционный «розыгрыш», которому подвергают каждого новичка?»
Ровно через час полета, взглянув на приборы, пилот перевел машину на снижение.
Я с интересом ожидал, как эта гусеница будет садиться на свои тридцать две ножки.
Но летчик вдруг покачал головой и, нажав какую-то кнопку, вышел из кабины.
— Поземка! — объяснил он.
Пока наш самолет спокойно рассекал морозный воздух, на земле, оказывается, разыгралась настоящая метель.
Тяжелая машина описывала широкие круги над тундрой. Я посмотрел в окошко. При бледном свете тянутой серой кисеей Луны были видны белесые массы, перемещающиеся поперек движения самолета. Это были волны снега, гонимые ветром со страшной силой.
— Ну и что же? — спросил я. — Ведь самолет оборудован для посадки в любых условиях!
— Самолет-то сядет, — сказал летчик. — Но… — он посмотрел на меня с сожалением. — Я не имею права садиться в такую погоду с пассажиром на борту. Инструкция запрещает.
Я с удивлением взглянул на летчика.
— Но если я не возражаю?
— Все равно, — пилот категорически качнул головой. — Правила на этот счет очень твердые.
— Что же делать? — спросил я.
— Возвращаться в Загорянск, — ответил пилот. По тону его голоса чувствовалось, что эта мысль не вызывала в нем особенного энтузиазма.
Я заявил, что он может делать, что угодно, но я не полечу обратно.
— Тогда… — пилот покосился на крючок, на котором висел брезентовый ранец, — остается только один выход.
— Прыгать с парашютом? Вы считаете, что спуск на парашюте не более рискован для пассажира, чем посадка в самолете?
— Абсолютно безопасно, — поспешил успокоить меня пилот. — Раскрывается автоматически. Скорость приземления такая же, как в лифте.
— Ну, хоть, по крайней мере, это интереснее, чем обычная посадка, — сказал я. — Я не возражаю.
Пилот облегченно вздохнул. Видимо, перспектива посадки в метель этой горы ящиков и бочек вместе с пассажиром ему на самом деле не улыбалась.
Но вдруг он помрачнел.
— А как состояние вашего здоровья? — тревожно спросил он. — Инструкция, знаете, на этот счет очень строга.
— Не беспокойтесь, — прервал его я. — Прыгать приходилось. Вообще вы имеете дело не с новичком на воздушном транспорте. Вот даже значок парашютиста, видите?
Я немного гордился своим значком парашютиста и специально прицепил его к пиджаку на время перелета. Но и человеческая слабость, оказывается, иной раз может пойти на пользу.
Пилот подвел меня к люку в полу кабины и, пока самолет описывал очередной круг, принялся объяснять мне, что я должен делать.
Он тщательно проверил, как я подогнал лямки парашюта, подтянул одну пряжку и поставил меня на крышку люка. Я попросил выбросить меня поточнее. Пилот заверил, что сбросит меня с точностью, с какой конверт опускают в почтовый ящик. Тем не менее он настоял, чтобы я надел на себя рюкзак с аварийным запасом продовольствия, и пристегнул к моему поясу лыжи.
— На всякий случай, — пояснил он.
В ответ я мог только пожать плечами. Видимо, этого требовала инструкция, а раз так, спорить было нечего.
Оглядев меня со всех сторон, пилот подошел к стене, где виднелась ручка, похожая на рукоятку тормозного крана в поезде. Он взялся за ручку, и я почувствовал, что пол подо мной проваливается. В следующее мгновение я уже летел к земле.
XIV
Сначала я окунулся в то, что мне сверху казалось серой рекой и что было на самом деле струящимся по равнине снегом. Я погрузился в эти струи по шею, снег стал бить мне в лицо, затем я почувствовал под ногами упругое поддающееся дно: это была земля.
… Светлый ореол просвечивал сквозь белую муть неподалеку от меня и выше моей головы. В косых струях снега световое пятно расплывалось, вытягивалось, трепетало, как флаг. От светлого пятна книзу шла узкая тень, в которой я, подойдя ближе, признал столб. Все вместе представляло собой фонарь.
Фонарь стоял в тундре один; вблизи я не мог рассмотреть никаких сооружений, сколько ни таращил глаза.
Возможно, что пилот высадил меня очень точно, в непосредственном соседстве с аэродромом, но мне от этого не было легче. Я видел один фонарь, а остальные, если они и существовали, безнадежно потонули среди метели. Я не знал даже, в каком направлении их искать. От фонаря не тянулось никаких проводов, которые могли бы послужить мне путеводной нитью.
