Он не знал размеров музея, в котором очнулся, очутившись в этом мире, но какая-то утечка информации из сознания Кванта, говорила ему, что Башня намного больше. Она была воздвигнута на естественной поляне, такой большой, что ее можно было назвать лугом, занимая ее почти всю своим основанием и полностью покрывая тенью.
Наибольшее впечатление, конечно, производили поддерживающие ее три колонны. Это были очень древние деревья, каждое из которых могло бы само служить внушительной средневековой башней с винтовой лестницей, вырезанной внутри дерева, наподобие виденных Мартелсом в Париже. Но они образовывали вершины почти равностороннего треугольника, а часть их толстых корней выступала над землей. Возможно, именно эти корни, в свое время, и навели на мысль придать опорам форму человеческих ног и ступней, носками наружу, над которыми собственно Башня смотрелась, как чрезмерно длинная прямая юбка. А возможно, Птицы первоначально лишь кольцевали деревья, чтобы остановить их рост, а содрав кору, случайно обнаружили ранее скрытое сходство, усиленное белизной древесины цвета слоновой кости. Сама работа, по-видимому, выполнялась чем-то вроде струга, так как Мартелс заметил длинные плоские следы - метод, хитроумно использованный, чтобы подчеркнуть ровность человеческой кожи.
Сама Башня состояла из закрепленных вокруг деревьев нескольких барабанов одинакового размера, бока которых были сделаны из звериных шкур, тщательно сшитых вместе тончайшим кожаным шнуром. На первый взгляд казалось, что сами шкуры подобраны произвольно, но с расстояния было заметно, что они поднимаются вверх длинными извилистыми линиями, сходившимися наверху сооружения, напоминая стилизованное пламя свечи. Верхушка, однако, не была видна с того места, где стоял Мартелс; эффект в целом, наверняка, лучше всего смотрелся с воздуха.
Даже корпус Башни нелегко было разглядеть сквозь тучи Птиц, постоянно ее окружавших, однако Мартелсу и не дали возможности рассмотреть ее в деталях. Его загнали под колоссальную треногу, прямо в центр, где оказался тонкий центральный столб, из которого торчали спиралью поднимающиеся вверх колышки. Неприятные поклевывания в зад Тлама указывали, что ему следует по ним взобраться.
Колышки не были рассчитаны на человека, а так как по мере подъема становилось все темнее, внимание Мартелса на некоторое время было полностью сосредоточено на том, чтобы не упасть. Вскоре он запыхался и был вынужден присесть на следующий колышек, казавшийся достаточно толстым, чтобы выдержать его вес, опершись руками и ногами на два соседних. Тяжело дыша, он прижался к столбу и колышкам и взглянул вверх.
Над ним находилось что-то вроде бочкообразной вселенной, уходящей в бесконечность, усеянной по краям очень яркими звездочками, почему-то становящимися более яркими при удалении. Их иногда закрывали странные туманности, и все это мерцало. Пространство пересекали расположенные под разными углами полосы света, некоторые из которых исходили от более ярких звезд, другие казались более плотными, будто эту вселенную покрывала видимая размерная рамка. Пронзительные крики, щебет и хлопание крыльев оставшихся снаружи Птиц сливались тут в приглушенный шум, слышимую музыку сфер, сквозь которую иногда прорывался отдельный громкий выкрик или хлопок огромных крыльев.
Через некоторое время его глаза привыкли к полумраку и он начал различать, что находится внутри башни. Увиденное не уступало первому впечатлению, казалось, все вдруг резко поменялось местами, будто оптическая иллюзия. Звезды оказались стыками углов шкур; лучи частью действительно были солнечными лучами, прямыми и сильными, как лазерные, а иногда, радиальными ребрами барабанов. Эти ребра вместе с удлинявшимися колышками центрального столба, к которому он приник, образовывали поднимавшийся вверх ряд насестов, на которых виднелись громадные темные силуэты дремлющих хищных Птиц, лишь изредка раскрывавших клюв, или шевеливших крыльями и хвостом. Изредка на него бросали взгляд похожие на полумесяцы глаза, затем затягивались пленкой и закрывались, чтобы потом открыться вновь. В этой башне была представлена вся птичья иерархия, и Мартелс знал, кто находится наверху. Эта вселенная принадлежала им, до последней пылинки, до последнего лучика. Его почетный эскорт удалился, и не считая редких взглядов, никто, казалось не обращал на него внимания. Он взглянул вниз. Сероватый диск земли под башней казался в этой искусственной перспективе далеким концом туннеля, но уникальный опыт падения в трубу телескопа давал ему основания верить, что он может выжить и при падении отсюда, особенно если будет цепляться за колышки, как обезьяна. А достигнув земли, он наверняка смог бы пронестись по лугу обратно в джунгли быстрее, чем Птицы сообразят, что происходит. Казалось крайне маловероятным, что кто-то из людей проникал так далеко в эту вселенную Лобачевского, принадлежащую Птицам, во всяком случае, в последние десятилетия, а кроме того, они наверняка не представляли, как быстро в человеке пробуждаются инстинкты его четвероногих предков, когда возникает нужда. Их собственными предками, в еще более далеком прошлом, были двуногие динозавры.
Но ему придется действовать быстро. Его уже разглядывали все больше и больше полумесяцев, и он ощутил навязчивое давление, исходящее из центра его сознания, как будто эти глаза пытались проникнуть в суть его личности. Подтянувшись вперед и перенеся свой вес на ноги, он повернулся и приготовился к долгому полету вниз сквозь черный континуум....
На полпути вертикальный мерцающий туннель и диск земли внизу пропали из виду, и Мартелс понял, что второй раз ведет смертельный бой с Квантом. Эта безмолвная битва давала Кванту то преимущество, что Мартелс не мог уделять внимания реальной окружающей обстановке. Приливы сильнейшей ненависти накатывались из бесформенного внепространственного хаоса, в котором реальностью были лишь участники сражения. Схватка длилась целую вечность, в которую растянулись секунды, и лишь отдаленный крик, должно быть Тлама, служил ей фоном.
Они еще боролись, когда тело туземца ударилось о землю.
9
Резкая мучительная боль вырвала Мартелса из сна, в котором он предпочел бы оставаться вечно. Он застонал и осторожно потянулся. Очевидно, он упал на дно телескопа, но почему оно сделано из натянутой, как барабан, кожи, а не из синтетического кварца? Впрочем, у радиотелескопов не бывает кварцевых зеркал; почему бы тогда не быть и коже? Как бы то ни было, он чувствовал, как она пружинит при его движениях, издавая низкий рокот, будто гепард урчащий по-французски. Откуда-то снизу откликалось далекое эхо.
