Джин Вулф - Пыточных дел мастер (Книги нового солнца, Книга 1)

Глава 7

Изменница

Aернувшись в Башню Сообразности, я принялся разносить еду подмастерьям, дежурившим в подземных темницах. На первом ярусе дежурил Дротт; его я навестил последним, потому что хотел поговорить с ним прежде, чем вернусь наверх. Голова моя все еще кружилась от мыслей, навеянных визитом к архивариусу, и мне хотелось рассказать Дротту о них. Но Дротта нигде не было видно. Поставив его поднос вместе с четырьмя книгами на столик, я окликнул его и тут же услышал ответ из камеры неподалеку. Подбежав к ее двери, я заглянул в зарешеченное оконце на уровне глаз. Дротт был внутри - он склонился над распростертой на койке пациенткой, изнуренной женщиной средних лет. Пол камеры был забрызган кровью. - Северьян, ты? - спросил, не оборачиваясь, Дротт. - Я. Принес твой ужин и книги для шатлены Теклы. Тебе нужна помощь? - Нет, все в порядке. Сорвала повязки, чтобы умереть от потери крови, да я заметил вовремя. Оставь поднос на столе, ладно? И, если есть время, закончи за меня раздачу еды. Я колебался: вообще-то ученикам не положено иметь дело с теми, кто отдан на попечение гильдии. - Давай-давай! Всех-то дел - рассовать подносы по кормушкам. - Я принес еще книги. - Просунь сквозь кормушку и их. Какой-то миг я еще смотрел на него, склонившегося над мертвенно-бледной женщиной на койке, затем взял оставшиеся подносы и принялся выполнять просьбу Дрот-та. Большинству пациентов еще хватало сил подняться и принять передаваемую еду, но кое-кто не мог, и их подносы я оставлял у дверей - Дротт внесет после. По пути я видел нескольких женщин аристократического облика, но ни одна из них, похоже, не была шатленой Теклой, недавно доставленной к нам экзультанткой, с которой - по крайней мере, пока - обращались почтительно. Она оказалась в последней камере - о чем я мог бы догадаться и раньше. Камера эта, в дополнение к обычной обстановке - кровати, стулу и маленькому столику - была убрана ковром, а вместо обычного тряпья на пациентке было белое платье с широкими рукавами. Края рукавов и подол были здорово испачканы, однако платье до сих пор сохраняло особую элегантность, чуждую для меня так же, как и для самой камеры. Она сидела, неотрывно глядя на огонек свечи, отраженный в серебряном зеркальце, но, должно быть, почувствовала мой взгляд. Теперь я был бы рад сказать, что на лице ее не было страха, но, сказав так, солгал бы. Лицо ее было исполнено ужаса, который она изо всех сил старалась скрыть. - Ничего, ничего, - сказал я. - Я принес еду. Кивком поблагодарив меня, она поднялась и подошла к двери. Она оказалась даже выше, чем я думал - голова ее едва не касалась потолка. А ее лицо - пусть скорее треугольное, чем округлое - сразу напомнило мне лицо гой женщины, что была в некрополе с Водалусом. Наверное - из-за огромных темно-синих глаз, окруженных голубоватой тенью, и длинных черных волос, очень похожих на капюшон плаща... Как бы там ни было, я полюбил ее сразу - полюбил со всей силой, с какой способен любить глупый мальчишка. Но, будучи всего-навсего тем самым глупым мальчишкой, не понял этого. Ее рука - бледная, холодная, слегка влажная и невообразимо узкая - коснулась моей, когда она принимала поднос. - Еда - обычная, - сказал я. - Пожалуй, ты можешь получить кое-что получше, если попросишь. - Ты не носишь маски... - проговорила она. Первое человеческое лицо здесь... - Я - лишь ученик. Маску на меня возложат только через год.

***

Она улыбнулась, и я почувствовал себя совсем как тогда, в Атриуме Времени, только-только войдя в теплую комнату с чашкой чаю и печеньем. Рот ее был широк, а зубы - узки и очень белы; ее глаза, глубокие, точно резервуар под сводом Колокольной Башни, заблестели. - Извини, - сказал я. - Я не расслышал тебя. Вновь улыбнувшись, она склонила набок прекрасную головку. - Я хотела сказать, как рада видеть твое лицо, и спросила, буду ли и впредь иметь удовольствие принимать еду от тебя. Кстати, что это? - Я здесь - только сегодня, потому что Дротт занят. Затем я хотел восстановить в памяти, что было на ее подносе (она поставила его на столик, так что сквозь решетку не разглядеть), но не смог, хоть напряг мозг до предела, и наконец неуверенно сказал: - Наверное, тебе лучше съесть ужин. Я думаю, если ты попросишь Дротта, то сможешь получить что-нибудь получше. - Люди всегда осыпали комплиментами мою стройную фигуру, но, поверь, я ем, словно дикий волк! Съем и это! Взяв со столика поднос, она повернулась ко мне, точно поняла, что без посторонней помощи мне не разгадать тайны его содержимого. - Вот это, зеленое - лук-порей, шатлена, - сказал я. - Коричневые зернышки - чечевица. И хлеб. - Шатлена? Зачем эти формальности, ведь ты - мой тюремщик и можешь называть меня как захочешь. Теперь ее глубокие глаза сияли весельем. - У меня нет желания оскорбить тебя, - сказал я. - Ты предпочитаешь, чтобы я называл тебя по-другому? - Зови меня Теклой - это мое имя. Титулы - для формального общения, имена - для неформального; наша встреча - как раз из неформальных... Хотя, когда придет время моей казни, все формальности будут соблюдены? - С экзультантами, как правило, поступают так. - Тогда, надо думать, будет присутствовать экзарх - если только вы впустите его сюда - в платье с пурпуром. И еще некоторые - возможно, Старост Эгино... Это на самом деле хлеб? Она ткнула в кусок пальчиком - таким белым, что мне показалось, будто хлеб может испачкать его. - Да, - ответил я. - Шатлене, конечно же, приходилось есть хлеб и раньше, не правда ли? - Но не такой. - Взяв тонкий ломтик, она откусила немного. - Хотя - и этот неплох. Ты говоришь, мне могут принести еду получше, если я попрошу? - Думаю, да, шатлена. - Текла. Я просила книги - два дня назад, когда меня привезли. Но не получила их. - Они здесь, - сказал я. - Со мной. Сбегав к Дроттову столу, я принес книги и просунул в кормушку самую маленькую. - О, чудесно! А остальные? - Еще три. Книга в коричневом переплете тоже прошла сквозь кормушку, Но две другие - зеленая и тот фолиант, с гербом на обложке - оказались слишком широки. - Позже Дротт откроет дверь и передаст их тебе, - сказал я тогда. - А ты не можешь? Так ужасно - видеть их сквозь эту штуку и не иметь возможности даже дотронуться... - Вообще-то мне не положено даже кормить тебя. Этим надлежит заниматься Дротту. - Но все же ты передал мне еду. И, кроме того, это ты принес книги. Разве тебе не полагалось вручить их мне? Я смог лишь неуверенно возразить, потому что в принципе она была права. Правила, запрещающие ученикам работать в темницах, направлены на предотвращение побегов; но ведь этой хрупкой, несмотря на высокий рост, женщине нипочем не одолеть меня, и, таким образом, она не сможет беспрепятственно выйти наружу. Я пошел к камере, где Дротт все еще приводил в чувство пациентку, пытавшуюся покончить с собой, и принес ключи. Оказавшись в камере Теклы и закрыв за собой дверь, я обнаружил, что не в силах вымолвить ни слова. Я пристроил книги на столике, где из-за подсвечника, подноса и графина с водой почти не оставалось места, и остановился в ожидании. Я знал, что должен идти, но не мог сделать этого. - Может быть, сядешь? Я присел на кровать, предоставив ей стул. - Будь мы в моих покоях в Обители Абсолюта, я смогла бы предложить тебе больше комфорта. К несчастью, в то время тебя не вызывали туда. Я покачал головой. - Сейчас мне нечем угостить тебя, кроме этого. Тебе нравится чечевица? - Я не стану есть этого, шатлена. Скоро - время моего собственного ужина, а здесь вряд ли достаточно и для тебя одной. - Действительно... - Взяв с подноса перышко лука, она, будто не совсем понимая, что с ним делать, проглотила его, как ярмарочный фигляр глотает гадюку. - А что дадут на ужин тебе? - Лук-порей с чечевицей, хлеб и баранину. - Ах, вот в чем разница - палачи получают еще и баранину... Как же тебя зовут, мастер палач? - Северьян. Но это не поможет, шатлена. Не будет никакой разницы. - В чем? - улыбнулась она. - Ну... если ты подружишься со мной. Я не могу выпустить тебя на свободу. И не стал бы делать этого, даже если бы ты была моим единственным во всем мире другом. - Но я и не думала, что ты можешь это, Северьян. - Тогда зачем же утруждаться беседами со мной? Она вздохнула, и радость исчезла с ее лица - так солнечный свет покидает камень, на котором пристроился погреться нищий. - С кем же мне еще беседовать, Северьян? Вот я поговорю с тобой некоторое время - несколько дней или пару недель, - а потом умру. Я понимаю, ты думаешь о том, что, будь я в своих покоях, не удостоила бы тебя и взглядом. Но ты ошибаешься. Конечно, со всеми не поговоришь, их слишком много вокруг, но за день до того, как меня привезли сюда, я разговаривала с конюхом, державшим мне стремя. Заговорила с ним оттого, что пришлось ждать, но услышала от него много интересного... - Но ты больше не увидишь меня. Еду будет приносить Дротт. - Вот как? Спроси, не позволит ли он тебе делать это? Она взяла меня за руки. Ее руки были холодны как лед. - Попробую... - проговорил я. - Попробуй! Пожалуйста, попробуй! Скажи ему, что мне нужна еда получше, и что я хочу, чтобы приносил ее ты. Хотя - я попрошу об этом сама. Кому он подчинен? - Мастеру Гурло. - Я скажу ему - Дротту, правильно? - что хочу говорить с мастером Гурло. Ты прав, они не откажут - ведь как знать, Автарх может и освободить меня! Глаза ее заблестели. - Я передам Дротту, что ты хочешь его видеть, - сказал я, поднимаясь. - Подожди. Разве ты не хочешь спросить, почему я здесь? - Я знаю, почему ты здесь, - ответил я, прежде чем закрыть дверь. Потому, что тебя рано или поздно надлежит подвергнуть пытке, как и всех прочих. Да, жестоко, но я сказал это без всякой задней мысли - как любой юнец. Сказал то, что пришло в голову... Но это было правдой, и, поворачивая ключ в замке, я был даже рад тому, что сказал это. Экзультанты часто попадают к нам. И первое время почти все понимают ситуацию правильно, так же как сейчас - шатлена Текла. Но проходит несколько дней, а пыток что-то не видать, и тогда надежды берут верх над здравым смыслом. Пациенты начинают говорить об освобождении, рассуждать о том, что предпримут ради них друзья и родные и что сделают они сами после того, как выйдут на волю. Один хочет уехать в свои владения и больше не показываться при дворе Автарха, другой - собрать отряд наемников и во главе его отправиться на север... И на дежуривших в подземельях подмастерьев градом сыплются рассказы об охотничьих собаках, далеких вересковых пустошах, местных потехах, нигде более неизвестных, устраиваемых под сенью древних рощ. Женщины в большинстве своем мыслят много практичнее, но и они со временем заговаривают о высокопоставленных любовниках (получивших отставку за месяцы или годы до сего момента), которые никогда не оставят их в беде, а потом - о вынашивании ребенка или воспитании приемыша. После того как для всех этих детей, которые так никогда и не появятся на свет, придуманы имена, как правило, наступает черед одежды: после освобождения непременно нужен новый гардероб; старое тряпье - сжечь. Часами обсуждают оттенки, изобретение новых фасонов, возвращение хорошо забытых старых... Но в конце концов и для мужчин и для женщин неизменно наступает день, когда в камеру вместо дежурного с едой входит мастер Гурло в сопровождении троих-четверых подмастерьев и, может быть, следователя с фульгуратором. Поэтому мне хотелось по возможности оградить шатлену Теклу от бесплодных надежд. Я повесил связку ключей на гвоздь, где та обычно висела, и, проходя мимо камеры, где Дротт заканчивал отмывать кровь с пола, сказал ему, что шатлена желает говорить с ним. Через день меня вызвали к мастеру Гурло. Обыкновенно ученикам положено стоять против его стола, заложив руки за спину, но он велел мне сесть и, сняв шитую золотом маску, подался ко мне, что должно было означать частную беседу накоротке. - С неделю назад я посылал тебя к архивариусу, - начал он. Я кивнул. - И, насколько понимаю, вернувшись с книгами, ты доставил их пациентке сам. Так? Я объяснил, как все вышло. - Ну, ничего страшного. Не бери в голову; я не стану назначать тебе внеочередные наряды и уж тем более - раскладывать тебя на кресле и драть. Ты уже, можно сказать, подмастерье; мне в твои годы и с альтернатором доверяли работать... Понимаешь ли, Северьян, штука-то в том, что пациентка - лицо высокопоставленное. - Голос его понизился до шепота. - Со связями на самом верху. Я сказал, что все понимаю. - Высоких кровей, не из каких-нибудь там армигеришек... Повернувшись к полкам позади его кресла, он порылся в беспорядочной груде бумаг и книг и извлек увесистый том. - Имеешь представление, сколько на свете экзультантских семейств? В этой книге перечислены лишь те, чей род еще продолжается. А чтобы счесть и тех, чей род прервался, наверное, понадобилась бы целая энциклопедия! И несколько экзультантских династий прерваны мной лично! Он захохотал, и я засмеялся тоже. - Здесь каждому семейству отведено по полстраницы. А всего страниц - семьсот сорок шесть. Я понимающе кивнул. - Большинство этих семейств не представлено при дворе никем - не могут себе позволить либо боятся. Эти все - Мелочь. Но большие семейства обязаны: Автарху нужны конкубины, которые в случае чего станут заложницами. Но Автарх уже не может крутить кадрили с пятью сотнями женщин. Наложниц поэтому около двадцати; остальные проводят время в танцах и болтовне друг с дружкой, а Автарха видят раз в месяц и то - издали. Я, стараясь, чтобы голос не дрогнул, спросил, вправду ли Автарх делит ложе со всеми этими конкубинами. Мастер Гурло закатил глаза и подпер огромной ручищей подбородок. - Ну, ради соблюдения приличий нанимаются хайбиты - их еще называют тенями. Это - обычные девчонки, внешне похожие на нанимающих их шатлен. Уж не знаю, где их берут, но их обязанность - этих шатлен подменять. Конечно, ростом-то они поменьше... - Он хмыкнул. - Впрочем, лежа, видимо, разница в росте незаметна. Однако говорят, будто частенько случается наоборот. Хозяйки этих девчонок-теней сами берутся выполнять их обязанности. Но нынешний Автарх, каждое деяние коего, можно сказать, слаще меда на устах нашей почтенной гильдии, о чем ты никогда не должен забывать... Так вот, в его случае, как я понимаю, вряд ли хоть одна из наложниц доставляет ему удовольствие. - Этого я не знал, мастер, - сказал я, едва сдержав вздох облегчения. - Очень интересно. Мастер Гурло склонил голову в знак того, что и он считает это интересным, и сцепил пальцы на животе. - Быть может, когда-нибудь ты сам станешь во главе гильдии, и тебе понадобится знать такие вещи. Будучи в твоем возрасте - или, может, малость помладше, - я воображал себе, будто родом из экзультантов. Ну, бывает с некоторыми. Мне - далеко не в первый раз - вдруг пришло в голову, что мастер Гурло (и мастер Палаэмон тоже) все знают о происхождении любого ученика и подмастерья, ведь именно они решали, кого брать на воспитание. - Конечно, точно сказать не могу. Но по всем физическим данным гожусь во всадники, да и ростом повыше среднего, несмотря на тяжелое детство. Сорок лет назад, должен тебе заметить, ученикам приходилось гораздо тяжелее, чем нынче. - Мне рассказывали, мастер. Мастер Гурло вздохнул - такой звук иногда издают кожаные подушки, когда сядешь на них. - Но с течением времени я понял, что Предвечный, избрав для меня карьеру в нашей гильдии, действовал мне во благо. А ведь я вряд ли заслужил его благоволение в прежней жизни. Быть может, заслужу в этой... Мастер Гурло замолчал, опустив взгляд (как мне казалось) на стол, к груде бумаг - судебных отношений и досье пациентов - на столе. Наконец, когда я уже приготовился спросить, нужен ли ему еще, он заговорил снова: - За всю свою жизнь я ни разу не слышал, чтобы член нашей гильдии - а ведь их на свете наберется около тысячи - был подвергнут пытке. Я ввернул в разговор общую фразу насчет того, что лучше быть жабой, прячущейся под валуном, чем бабочкой, раздавленной на нем. - Ну, мы, принадлежащие гильдии, пожалуй, есть нечто большее, чем жабы. Но нельзя не отметить и вот чего: я видел в наших камерах более пятисот экзультантов, но никогда прежде не держал в заключении особ, принадлежащих к узкому кругу конкубин, приближенных к самому Автарху. - А шатлена Текла принадлежит к нему? Ты только что намекнул на это, мастер. Он мрачно кивнул. - Подвергни ее пытке немедленно, все было бы не так уж плохо. Однако - нет. Могут пройти годы... А может, и вовсе никогда... - Ее могут освободить, мастер? - Она - пешка в игре Автарха с Водалусом, уж это-то известно даже мне. Ее сестра, шатлена Tea, бежала из Обители Абсолюта, чтобы стать его любовницей. Текла - по крайней мере, некоторое время - будет одним из доводов в переговорах. Пока это так, мы должны содержать ее хорошо. Но тут важно не перестараться. - Понимаю, - сказал я. Мне было здорово не по себе - ведь я не знал, что шатлена Текла сказала Дротту, а Дротт - мастеру Гурло. - Она просила о лучшей еде, и я уже отдал необходимые распоряжения. Просила она и о компании, а узнав о недопущении к заключенным посетителей, настаивала на том, чтобы ей позволили иногда беседовать хотя бы с одним из нас. Мастер Гурло сделал паузу, чтобы отереть блестевшее от пота лицо краем плаща. - Я понимаю. Я был уверен, что в самом деле понимаю, что последует за этим. - Она видела твое лицо и посему просила, чтобы это был ты. Я ответил, что ты будешь сидеть при ней, пока она принимает пищу. Твоего согласия не спрашиваю - не только потому, что ты подчинен мне, но и потому, что уверен в твоей лояльности. Прошу лишь соблюдать осторожность и не послужить причиной ее неудовольствия. Равно как и источником чрезмерного удовольствия. - Сделаю все, что смогу. Я сам подивился твердости своего голоса. Мастер Гурло улыбнулся так, словно я снял с его плеч тяжкий груз. - Ты умен, Северьян; умен, несмотря на молодость. У тебя уже были женщины? В обычае учеников было, беседуя между собой, сочинять на этот счет разные небылицы, но я разговаривал с мастером и потому отрицательно покачал головой. - Ни разу не был у ведьм? Ну, может, оно и к лучшему. Сам-то я выучился всем этим вещам, но, пожалуй, не стал бы посылать к ним кого-то еще наподобие меня в то время. Возможно, шатлена захочет, чтобы ты согрел ее постель. Не вздумай делать этого. Ее беременность может надолго отодвинуть применение пытки и принести бесчестье гильдии. Понимаешь? Я кивнул. - Мальчишки твоих лет всегда озабочены на этот счет. Я распоряжусь, чтобы кто-нибудь свел тебя туда, где такие хвори вылечиваются мигом. - Как пожелаешь, мастер. - Что? Ты даже не благодаришь? - Благодарю тебя, мастер, - сказал я. Гурло был одним из самых сложных людей, которых я знал - то есть сложным человеком, который старается быть простым. То есть не обычным простым человеком, а таким, каким представляет себе простого человека сложный. Как придворный вырабатывает для себя обличье блестящее и таинственное, нечто среднее между мастером танцев и тонким дипломатом с налетом бретерства в случае нужды, так и мастер Гурло старательно лепил из себя мрачное, неповоротливое создание, какое ожидает увидеть помощник герольда или бейлиф, вызывая главу гильдии палачей, однако на свете нет качеств, менее присущих настоящему палачу. В целом же, хотя все составляющие характера мастера Гурло были такими, какими и должны быть, ни одна из них не подходила к прочим. Он сильно пил, по ночам его мучили кошмары; но кошмары эти приходили именно тогда, когда он пил, как будто вино, вместо того чтобы наглухо запереть двери его сознания, распахивало их настежь, заставляя его весь остаток ночи провести на ногах в ожидании первых проблесков солнца, которое изгонит призраки из его огромной каюты, позволит ему одеться и разослать по местам подмастерьев. Порой он поднимался на самый верх башни, на артиллерийскую платформу, и ждал там первых лучей солнца, разговаривая с самим собой и глядя вдаль сквозь стекло, которое, говорят, тверже кремня. Он, единственный в гильдии (считая и мастера Палаэмона), не боялся обитающих там сил и невидимых уст, говорящих порой с людьми или иными невидимыми устами в других башнях. Он любил музыку, однако, слушая ее, прихлопывал ладонью по подлокотнику и притопывал ногами в такт, причем - тем сильнее, чем больше нравилась ему музыка (а особенной его любовью пользовались сложнейшие, тончайшие ритмы). Ел он помногу, но очень редко; читал только тогда, когда полагал, что его никто не видит; навещал некоторых пациентов, включая одного с третьего яруса, и беседовал с ними о материях, в которых никто из нас, подслушивавших в коридоре, не мог понять ни аза. Глаза его блестели ярче, чем у любой женщины. Он странно грассировал и делал ошибки в произношении самых обычных слов... Я не в силах описать, сколь плохо он выглядел, когда я, наконец, вернулся в Цитадель, и сколь плохо выглядит он сейчас.