Но если после ужина не находилось ничего спешного, можно было написать письмо, побездельничать, поболтать, обсудить миллиарды умственных и нравственных недостатков наших сержантов, а еще лучше — на излюбленную тему, о женщинах. Мы пришли к заключению, что таких существ в природе не бывает, они — миф, порожденный воспаленным воображением. Один из наших утверждал, что видел в штабе полка девчонку. Его заклеймили как лжеца и хвастуна. Еще можно было сыграть в карты. Я на собственном горьком опыте познал, что прикупать при стрите нельзя, и никогда так больше не делал, потому что с тех пор за карты ни разу не садился.
А еще, если выкроить минут двадцать, можно было поспать. И это — самый мудрый выбор. По сну у нас был недобор в несколько недель.
Кажется, я создал впечатление, что жизнь в учебном лагере тяжелее, чем надо. Это не так.
Она не без оснований тяжела, как надо.
Каждый рекрут твердо убежден, что здешние порядки — безграничная подлость, изощренный садизм, злодейские забавы безмозглых идиотов, которые спят и видят, как бы заставить окружающих страдать.
Нет. Слишком тут все упорядочено, разумно, эффективно и организовано без учета личности, чтобы быть жестокостью ради больного удовольствия. Жизнь здесь спланирована, как хирургическая операция. О, признаю, что некоторые инструктора получают наслаждение, мучая новобранцев, но мне они не встречались. А вот наверняка я знаю (теперь) вот что: психологи, подбирая инструкторов, подобных бульдогов выбраковывают. Им подавай умелых, грамотных парней, которые сделают жизнь новичка горькой. А бульдоги слишком тупы, слишком влюблены в себя и слишком быстро устают от веселья. Они с задачей не справятся.
Конечно, среди инструкторов встречаются звери. Но я слышал, что есть и хирурги (и они даже неплохие врачи), которые обожают резать и пускать кровь, чего в нашей человеческой хирургии не избежать.
Вот что это было — хирургия. С целью избавиться, очистить подразделение от тех, кто слишком мягок или еще не вышел из детства, чтобы стать пехотинцем. И сержанты своей цели добивались, народ бежал стаями. Я сам был очень близок к побегу. За первые шесть недель наше подразделение сократилось до взвода. Некоторых отчислили без разговоров или позволили служить в тыловых частях. Прочих списали за проступки, по несоответствию или состоянию здоровья.
Обычно мы не знали, почему кто-то исчезал из лагеря, если только ты не видел, как он уходит или тебе добровольно не выдавали информацию. Но были и такие, кто был сыт по горло, они заявляли об этом вслух и увольнялись, навсегда распрощавшись с правом участвовать в выборах. Некоторые по возрасту не могли выдержать тренировок, даже если старались изо всех сил. Помню одного, славный чудак по имени Каррузерс, ему было, должно быть, тридцать пять лет. Так его волокли на носилках, а он слабым голосом стонал, что это нечестно, что он вернется.
Это нагнало на нас тоску, потому что Каррузерса мы любили и он действительно старался. Так что мы отвернулись и стали думать, что больше мы его не увидим, что он получил отставку по здоровью и гражданские шмотки. Только я его все-таки увидел, много времени спустя. Парень отказался уходить (так можно, если по здоровью) и пошел третьим коком на десантный транспорт. Он меня вспомнил и захотел поболтать о прежних деньках, гордый своим пребыванием в лагере Карри, как мой отец — гарвардским акцентом. Он считал, что он хоть немного, но лучше любого флотского. Что ж, может, и так.
Но гораздо важнее отделения жира от мяса и экономии государственных средств была другая задача. Главное — сделать так, чтобы десантник, не прошедший должного обучения, никогда не попал в капсулу для боевой высадки. Солдат должен быть готов к бою, решителен, дисциплинирован и квалифицирован. Если нет, это не честно по отношению к Федерации, это тем более не честно по отношению к его товарищам, а пуще всего — по отношению к нему самому.
Но был ли учебный лагерь жесток сверх надобности?
Я могу сказать вот что: когда в следующий раз я отправлюсь в десант, я хочу, чтобы меня прикрывали с обоих флангов ребята, подготовленные в лагере Карри или в его сибирском эквиваленте. Иначе я в капсулу не полезу.
Но когда-то и я считал, что занимался самой что ни на есть ерундой. Вот, к примеру… Мы пробыли в лагере неделю, и нам выдали для поверок полевую форму в дополнение к нестроевой, которую мы в то время носили. Парадную мы получили много позже. Я отнес китель в каптерку и пожаловался кладовщику. Я думал, что он вольноопределяющийся, знаки различия я определять тогда не умел, иначе даже рот при нем открыть не осмелился бы.
— Сержант, мне китель велик. Командир говорит, что я будто палатку напялил.
Он поглядел на мое одеяние, но даже не притронулся к нему.
— Да ну?
— Ага, а я хочу, чтобы он был по размеру.
Он даже не шелохнулся.
— Позволь мне тебя просветить, сынок. В армии есть только два размера — слишком большой и слишком маленький.
— Но мой командир…
— Не сомневаюсь.
— А мне-то что делать?
— А, так тебе совет нужен! Ладно, это у меня в запасе найдется. Свеженькие, только сегодня поступили. М-мм… я скажу тебе, что сделаю. Вот иголка, я даже дам тебе целую катушку ниток. Ножницы тебе без надобности, бритвой сподручнее. Ушей в бедрах, а плечи не трогай. Это тебе на вырост.
Единственный комментарий сержанта Зима по поводу моих портновских успехов:
— Мог бы сделать получше. Два часа дополнительного дежурства.
К следующему смотру я сделал получше.
Те первые шесть недель были насыщены смотрами и муштрой. Со временем, пока народ отсеивался и разбегался по домам или еще куда, мы дошли до уровня, когда способны были сделать пятьдесят миль за десять часов. Для хорошей лошади — на тот случай, если вы никогда не пользовались ногами, — это очень прилично. Отдыхали мы не останавливаясь, просто меняли аллюр: тихий ход, быстрый ход, трусцой. Порой мы, прошагав в один конец, разбивали лагерь, съедали полевой рацион, ночевали в спальных мешках, а на следующий день отправлялись обратно.
Однажды мы вышли в однодневный маршрут, никаких спальников, никакой еды. Когда мы не остановились на завтрак, я не удивился, я уже научился воровать из столовой сахар и черствый хлеб и прятать по карманам, но когда подошло время обеда, а мы все еще шли в сторону от лагеря, я заволновался. Но я уже знал, что лучше воздержаться от глупых вопросов.
Перед тем как стемнело, мы остановились, все три роты, уже достаточно поредевшие. Был устроен батальонный смотр, без музыки, затем расставили часовых, а нас распустили. Я немедленно пошел искать капрал-инструктора Бронски, потому что с ним было немного легче общаться, чем с остальными… а еще из-за чувства ответственности. По тем временам мне посчастливилось стать рекрут-капралом. Шевроны эти ничего не значили, привилегия была одна — тебя сержант тебя пилил за то, что бы ни натворило твое отделение или ты лично. А еще лычки могли исчезнуть с рукава так же быстро, как и появились. Зим для начала опробовал в роли рекрут-капралов всех, кто был старше, а я унаследовал шевроны пару дней назад, когда прежний командир отделения сложился пополам и отправился в госпиталь. Я сказал:
