До глубокой ночи тянулся пир, и долго несчастные хозяева квартиры не могли сомкнуть глаз, которые уже слипались от позднего времени. Но наконец, в самый разгар пиршества, в тот момент, когда этого меньше всего можно было ожидать - Благодетель вставал из-за стола, и все изумлялись, какого Он низкого роста и выглядит как обычный человек в своем френче, с седоватыми неухоженными усами и редеющей шевелюрой, вслед за ним поднимался сидевший по левую руку от Благодетеля мужчина в пенсне, скрывавшим его взгляд, с тонким орлиным носом на обрюзгшем лице, который в продолжение всего пира держал на коленях какого-то маленького зверька с рубиново-красными глазами и кормил его крошками со стола, а затем и все прочие соратники - и уходили, и через несколько минут во внезапно опустевшей квартире гас свет. Наутро же квартира была пустой, и не было в ней не только следов вчерашнего пиршества, но и никаких признаков, что кто-либо когда-то обитал здесь. Несчастная семья исчезала, и никто никогда больше её не видел и ничего о ней не слышал.
Осмеливались также утверждать, что все, удостоившиеся гнева Благодетеля, представали перед Его очами, и одного взгляда на провинившегося было Благодетелю достаточно, чтобы в глазах несчастного прочитать, как книгу, всю его душу со всеми её ошибками, пороками и преступлениями, как уже свершившимися, так и только зреющими, и определить ему суровую, но справедливую меру наказания.
Он замолчал; на некоторое время наступила торжественная тишина, а затем другой голос лениво и с легким раздражением произнес:
- К этому рассказу явно не может быть никакого доверия, и вот почему: если, как говорит рассказчик, Благодетелю действительно было достаточно одного взгляда, чтобы определить степень виновности человека, то с таким же успехом он мог бросить этот взгляд и во время пира. Вовсе не обязательно было свою жертву приводить ещё раз на допрос. Кроме того, из услышанного нами рассказа следует, что Благодетель по крайней мере некоторых вещей не умел делать в совершенстве: а именно, выглядеть простым человеком, таким же, как и все, или по крайней мере внушить окружающим вести себя так, как если бы они были равны ему.
Вновь раздался голос рассказчика; если раньше создавалось впечатление, что его устами вещает кто-то другой, то сейчас он явно говорил от своего лица и не без горячности.
- Ваше замечание бессмысленно. Вся процедура с переселением обреченного семейства в новую квартиру и пиром и последующий внезапный арест должны были привести подозреваемых в такое состояние, в котором вся их душа отражалась в их глазах. Что касается искусства внушения, то Благодетель, безусловно, мог внушить кому угодно все что угодно, но ему было надо, чтобы человек действовал сам, по своей воле, а не в соответствии с его внушением, как заведенный автомат!
Его оппонент возразил:
- Значит, Благодетель не умел в совершенстве читать по глазам душу человека, если для этого ещё требовались дополнительные процедуры. И вообще, разве Благодетель хотел, чтобы кто-нибудь был с ним на равных, если, как говорится в этом рассказе, одно движение бровей всех ставило на место?
- Дело совсем в другом, - ответил рассказчик. - Благодетель, во всем своем совершенстве, видел, что все попытки держаться с ним на равных искусственны и ненатуральны. Естественно, у него не было никакого желания играть в этот спектакль дальше. Ему нужно было, чтобы с ним действительно держались на равных, а не делали вид. А то, что это именно так, следует из того, что тот, кто пытался изображать равенство с Благодетелем, при первом, даже воображаемом признаке недовольства со стороны последнего, немедленно прекращал этот фарс.
- А по мне, кончайте вы эти споры вокруг того, чего, скорее всего, никогда и не было, - раздался новый голос. - Нет никого, кто бы присутствовал на этих пиршествах - если они действительно когда-либо были, что крайне сомнительно - а значит, достоверность всех этих рассказов равна нулю, и никто не может подтвердить их.
Лязг железной двери вырвал Н. из состояния полусонного оцепенения, в котором он находился с того момента, когда рухнули его надежды на скорое освобождение и получение вестей об Алине. На этот раз вместе со смотрителем в камеру вошел человек в форме с голубыми погонами, каких Н. раньше никогда не видел, и с автоматом.
- Н. здесь есть? - звонко выкрикнул он, проникая орлиным взором в дали, скрытые для обитателей камеры.
- Это я, - пошевелился Н.
- Ну наконец-то! - обрадованно воскликнул офицер. - Куда ж это вы запропастились? Который день вас найти не можем! У, падла! - вдруг напустился он на надзирателя. - Документы он перепутал, вредитель! Ты про Комиссию не забывай! - и поднес к его носу кулак. Надзиратель, хоть и был выше офицера на голову, беспомощно отступал, прижимаясь к дверному косяку. - Вставайте, - вновь обратился офицер к Н. - Пошли!
Н. направился к двери, чувствуя, что ботинки без шнурков на каждом шагу сваливаются с ног.
- Руки за спину! - приказал офицер.
Н. попробовал это сделать, но его левая рука плохо двигалась и при попытке завести её назад отзывалась резкой болью. Поэтому Н. не выполнил приказ до конца, но как ни странно, конвоир не стал придираться. Он шел сзади, иногда командуя: "направо", "налево", и Н. спиной все время чувствовал направленное на него дуло автомата. Их путь пролегал по мрачным темным коридорам. В отличие от камеры, потолки здесь были очень низкими, приходилось нагибаться, чтобы не оцарапать макушку о шершавый бетон, покрытый толстыми напластованиями грязи. Под потолком, а иногда и по стенам, тянулись все те же бесконечные трубы, кое-где ощутимо протекавшие: мерно падали капли или бежали струйки воды. Нос Н. различал неотчетливое, но вполне явное зловоние, как будто здесь недавно кого-то тошнило, и вонь ещё не успела выветриться.
Путь был неблизким. Похоже, что сокамерники не врали: они действительно находились в каком-то лабиринте. Иногда в коридор выходили железные двери камер, но гораздо чаще тянулись длинные голые стены. Во многих местах коридор был по щиколотку залит слоем грязной воды. Конвоир был обут в сапоги, но у Н. ноги очень быстро промокли, и он понял, почему в камере преобладающим ароматом была вонь преющих носков. Несколько раз приходилось спускаться и подниматься по грубым, сильно стертым ступеням. Должно быть, по ним прошло немало людей, раз в них образовались такие выемки. Пока они шли, им ни разу не встретилось ни одного человека. Тяжелые железные двери, иногда закрывавшие проход, казалось, отворялись сами собой при их приближении. Постепенно коридор становился менее мрачным. Тусклые лампочки сменились люменисцентными трубками. Стены покрывала зеленая краска. Двери здесь были не железными, а обычными, выкрашенными в белый цвет, иногда обитыми черной кожей. Но трубы под потолком и вонь никуда не делись.
