Это было во вторник, а в субботу я уже принимал "Фараон". Обычная процедура назначения командира была на этот раз сокращена специально для меня до последней крайности, уместившись в три дня, не считая, конечно, всех моих предыдущих мытарств и проволочек. До старта оставалась ровно неделя, а мне предстояла еще чертова уйма хлопот: лично проверить функционирование всех систем корабля (автоматику, электронику, механику, пневматику, вычислительные сети, системы жизнеобеспечения; также системы аварийные, оповещения, измерительные, диагностики, внешнее оборудование), много чего еще, о чем и не подозревает пассажир корабля. Но прежде я хотел ознакомиться со своим новым экипажем, во-первых, потому, что это также входило в перечень проверок, а во-вторых, в силу простого любопытства должен же я знать, с кем мне придется провести три месяца в самом тесном и непосредственном контакте. С утра пораньше я засел за компьютер в режимном кабинете и стал просматривать личные дела тридцати шести своих новых подчиненных. В этих делах не было автобиографий и анкет, заполненных собственной рукой, а находилась электронная таблица, включающая основные события жизни, сведения о полученном образовании и номера специальностей, а также данные всевозможных проверочных тестов и, в самом конце, подробнейший психологический портрет. Последнее меня мало интересовало - я больше полагался на интуицию и личное впечатление, по опыту зная достаточную условность любых характеристик и портретов,- но я обязан был читать все, и я читал все, потому что привык хорошо исполнять свои командирские обязанности. Экипаж подобрался не лучше и не хуже, чем на других кораблях,- все имели приличный послужной список, все закончили когда-то летную академию или престижный институт, так или иначе связанный с космосом, результаты проверок у всех были превосходные, и судя по всему, с таким экипажем можно было лететь хоть к галактическому ядру. Но вот я дошел до буквы "С" и стал не без волнения листать личное дело Сухановой Ирины Витальевны, микробиолога, специалиста по СЖО (системам жизнеобеспечения). Я бы и не стал читать, чувствуя некую неловкость в душе, но, повторяю, регламент подготовки подлежал неукоснительному выполнению, и пришлось мне познакомиться и с делом Ирины. Быстро пробежав глазами биографические сведения, которые я уже знал от нее самой, я перешел к результатам многочисленных тестов и вдруг увидел сообщение о проведенной психокоррекции и дату - 18 сентября 2138 года. Я сразу же вспомнил, что наша первая встреча в лесу произошла 19 сентября, и настроение мое отчего-то испортилось. "Как же это?- спросил я себя.- Выходит, что она прошла коррекцию за день до знакомства со мной?" Собственно, ничего необычного в этом не было, но я порядком взволновался. Если бы речь шла о другом человеке, я бы и глазом не моргнул (в экипаже, кстати, было несколько человек, подвергшихся коррекции; имен их я даже не запомнил), но тут был особый случай. И главное, что меня раздосадовало, что она мне ничего не сказала об этом. Я полагал, что знал о ней все, ведь она сама рассказывала мне о своем детстве и юности, как и где она училась и о чем мечтала, о проблемах своих, и вдруг - психокоррекция. И когда! За день до встречи! Меня особенно поразило то обстоятельство, что произошло это точно накануне нашего знакомства. Чем больше я об этом думал, тем неприятнее мне становилось. Будто бы я любовался на чистую водную гладь, рассматривал отражения прекрасных облаков и слушал тишину, как вдруг налетел ветер, и чистое зеркало замутилось, пошло морщинами, и не стало видно ни неба, ни облаков. Кое-как досмотрев несколько оставшихся дел, я выключил компьютер, сдал дискету в архив и спустился в столовую. Знакомые и малоизвестные мне люди поминутно хватали мои руки и поздравляли с назначением, а я в ответ дежурно улыбался, внутренне мрачнея и пугаясь этой своей мрачности. Наскоро пообедав, я направился к руководителю полетной подготовки. Приняв причитающуюся мне долю поздравлений и ответив на них как положено, я заявил напрямик, что мне необходимы дополнительные сведения "по некоторым членам экипажа". - Какие еще сведения?- удивился руководитель. - Да так,- ответил я небрежно.- Несколько человек подверглись психокоррекции, и я хотел бы знать причины. - Какие еще причины?- еще больше удивился руководитель.- Тебе что, заняться нечем, что ты собрался копаться в этой ерунде? - Ну мне надо,- пытался спорить я, хотя уже понял бесполезность расспросов. Руководитель подошел ко мне, лицо его сделалось суровым. - Вот что, Пагин. Не забивай себе голову этими пустяками. Всякие психологические фокусы не должны тебя волновать. У нас есть для этого целый институт. Пусть они ломают там головы, а ты занимайся своим делом. Ясно? - Ясно,- ответил я и вышел из кабинета. Было еще только три часа, и я вполне успевал добраться до Института реабилитации, отношения с которым у меня переплелись таким причудливым образом. Я твердо решил поговорить еще раз с профессором, рассудив, что он играет не последнюю роль в моей судьбе и должен дать необходимые объяснения (уж коли так радеет о моем благополучии).
Профессор слишком уж обрадовался мне (или сделал вид). Он сразу распорядился принести кофе и усадил меня в кресло перед журнальным столиком. Стал расспрашивать о настроении, о самочувствии и посетовал на свои преклонные годы (а то бы он бросил к чертям свой институт и тоже куда-нибудь улетел "от этого всего"). Я поддакивал и подсмеивался, а потом вдруг огорошил увлекшегося оратора: - Я, собственно, пришел об Ирине поговорить. Профессор застыл с чашкой в руке (а мы к этому времени уже пили горячий сладкий кофе из очень красивых фарфоровых чашечек). Так вот, профессор был поражен моими неосторожными словами в самое сердце. Несколько секунд он не мог вымолвить ни слова, пока наконец не поставил чашечку на столик, выполнив эту нехитрую операцию с чрезвычайным вниманием. Я с интересом наблюдал за ним. - А что, собственно, вас интересует?- перешел он внезапно на официальный тон. Тогда я тоже поставил чашечку на блюдце и ответил: - Я хотел бы поговорить о психокоррекции, которую вы с ней провели. - Откуда вы знаете про коррекцию?- спросил быстро профессор и даже переменился в лице. Я удивился про себя такой реакции и продолжил все тем же спокойным тоном: - Да она сама мне рассказала! - Как, она вам все рассказала?! - Все,- подтвердил я с самым многозначительным видом, даже не моргнув. (Никогда не думал, что способен так легко и нагло врать.) Профессор поднялся и заходил по комнате. - Так я и думал, что этим кончится. - Что кончится? Он остановился на полшаге. - Так чего же вы хотите знать, если вам все уже известно? Все еще не понимая подобного волнения, я твердо произнес: - Я хочу знать, зачем вы сделали это? - А вы считаете, что этого не надо было делать? - Я считаю, что это было совсем не обязательно,- проговорил я осторожно, потому что не до конца еще понимал, о чем на самом деле у нас идет речь. - Но ведь мы сделали это ради вас, исключительно ради вас! И она пошла на это, потому что вы никогда не полетели бы больше в космос, потому что это была последняя возможность помочь вам!..- почти прокричал профессор. Здесь уже настала моя очередь удивляться. В первый момент я даже решил, что уважаемый профессор нечаянно сошел с ума. До того нелепыми показались мне его выкрики и вообще поведение. - Что значит, сделали для меня?- спросил я.- Как вас понимать? - Но вы же категорически отказались от психокоррекции? Ведь отказались же? - Отказался,- подтвердил я не совсем уверенно. - И что же нам оставалось делать в такой ситуации? - Что вам оставалось делать?- я все больше тупел. Какой-то идиотский разговор у нас получался. - Нам оставалось сделать то, что мы и сделали. - Понятно,- кивнул я.- Значит, вы обработали мозги незнакомой мне женщины в связи с тем, что я никак не мог пройти контрольный тест на психологическую устойчивость. Очень разумно и логично! Но тут профессор словно одумался. - Постойте,- произнес он, нахмурившись.- Я что-то не пойму: а что именно рассказала вам Ирина? Я устало выдохнул. Эта игра втемную мне надоела. - Да ничего она мне не рассказывала. Просто я узнал из ее личного дела, что она подверглась процедуре психокоррекции. Вот я и зашел узнать поподробнее. - Так она вам ничего не рассказывала?- проговорил старик, пуча глаза. - Нет же, говорю вам - я сам узнал. Простите, конечно, за обман, но я не думал, что это на вас так подействует. - И что же вы узнали? - Да почти ничего, кроме, так сказать, самого факта. - Зачит, вам неизвестна цель этой коррекции? - Конечно, нет! Иначе, зачем бы я к вам пришел? Профессор был явно обескуражен. На лице его были одновременно досада и, неизвестно отчего, торжество. - Ну, тогда вам не о чем беспокоиться,- проговорил он. Я опять не совсем понял и задумался над этим странным "тогда". "Тогда" это когда? - Вы меня извините,- сказал он,- но я должен сейчас идти. Вы вот что, приходите завтра, и мы спокойно обо всем поговорим! Я понял, что профессор хочет от меня отделаться и выигрывает время для размышления. - Хорошо, я приду завтра,- сказал я, хотя вовсе не был уверен, что так уж необходимо мне снова сюда приходить. Одна мысль вдруг закрутилась у меня в мозгу, но профессор, словно догадавшись о моих намерениях, произнес внушительно: - Только у меня одна просьба к вам: пожалуйста, ни о чем не расспрашивайте Ирину. Вы можете нанести ей серьезную душевную травму. Ведь вы не хотите никаких осложнений? - Не хочу,- подтвердил я. - Вот и прекрасно. А завтра я расскажу вам все, потому что так, вероятно, будет лучше для вас. Все равно вы когда-нибудь узнаете. Я кивнул на всякий случай, хотя опять же не вполне понял своего ученого оппонента. Пожав его немощную руку, я поехал домой. Веселое настроение пропало окончательно, и я досадовал, что затеял это разбирательство. Жил бы спокойно, ничего не знал... А профессор явно собирался сообщить мне нечто достаточно серьезное и неприятное, что можно было заключить по его странным и многозначительным ответам. "И черт меня дернул приехать!" повторял я про себя. Но дело уже затеялось, вопросы были заданы, и необходимо было устранить все недомолвки и уничтожить подозрительность. Чем больше я об этом думал, тем серьезнее представлялась мне ситуация, и если в первые минуты я еще колебался, то через несколько часов уже ждал с нетерпением назначенного срока. В этот вечер Ирина пришла ко мне в гости, и мне стоило большого труда сохранять веселый вид, соответствующий открывающимся перед нами радужным перспективами. Пока она суетилась на кухне, поминутно заглядывала в холодильник и готовила ужин (мы уже настолько были накоротке), я украдкой наблюдал за ней и в который раз дивился тому воздействию, какое она на меня оказывала. Ведь я ясно видел, что она совсем не красавица, и фигура вовсе не такая, какие видим мы во время показа мод, и вообще, по всем показателям - обычная девушка, каких я встречал немало и при этом даже не замечал. А тут не только заметил, но натурально сошел с ума или пришел в ум?.. "Что же в ней такого необыкновенного?- спрашивал я себя в который раз.- За что я люблю ее? За этот ли задумчивый взгляд, который проникает в самую душу? Или за манеру говорить - тихо и рассудительно, с необыкновенной серьезностью? Или... за что же?!" Нельзя понять. Да и нужно ли? Зачем объяснять любовь? И кто назовет уверенно причины своей любви?.. Хотел бы я на такого человека посмотреть. И если бы даже кто-то взялся мне объяснить мою любовь - так ли уж нужно мне об этом знать? - Ты сегодня какой-то задумчивый,- заметила Ирина, проходя в комнату.Случилось что-нибудь?- Она села рядом на диван и взяла мою руку. Пальцы ее казались необыкновенно хрупкими, и я держал их с величайшей осторожностью, боясь причинить малейшую боль. Впрочем, боль можно причинить не только физическую - гораздо страшнее боль душевная, и я знал это слишком хорошо. - Нет, ничего,- ответил я и улыбнулся.- Устал что-то. Так всегда бывает перед полетом - настоящая кутерьма. Ну ничего, на корабле отдохнем, там много будет свободного времени. Три месяца - достаточный срок. - Можно подумать, ты мало отдыхал в последнее время,- произнесла она с укоризной и снова отправилась на кухню, откуда уже доносился завлекательный запах и где готовилась в духовке особенным образом небольших размеров индейка - мое любимое кушанье, впрочем, Ирины тоже (пристрастия наши совпадали самым удивительным образом). Через несколько минут жареная индейка перекочевала на обеденный стол в гостиной комнате. Мы вооружились вилками и ножами, впрочем, довольно тупыми. Потом последовало упражнение, известное под названием - ужин при свечах, перемежаемое скупыми замечаниями о достоинствах и недостатках редкой заморской птицы, которой так не повезло. Жареную индейку мы запивали терпким гранатовым соком, так же единодушно одобренным для праздничного меню. Какой был у нас праздник?.. А никакой! Любая наша встреча превращалась в праздник, и попробовал бы мне кто-нибудь доказать обратное. Дневные свои неприятности я постарался забыть, уже затем, чтобы не портить настроение Ирине. И уж конечно, я не стал ее ни о чем расспрашивать. И не в связи с обещанием профессору, а все потому же - я слишком ценил ее хорошее настроение и оберегал от малейшего возмущения. Потом мы ели шоколадный торт (потому что оба любили шоколад) и запивали его горячим крепким чаем со сливками (по той же самой причине). Смотрели какой-то чрезвычайно красочный и красивый фильм, сидя на диване и слегка касаясь руками, а потом, когда стали передавать музыку, мы танцевали, и я бережно обнимал ее, и внутри у меня все замирало от тихого восторга, а она медленно следовала за мной, и лицо ее было задумчиво и грустно; она о чем-то думала и была прекрасна, как ни одна женщина в целом мире и во все времена...
