— И ты присмотрелась?
— Много раз присматривалась. Мне очень хотелось узнать все ваши души. С портрета глядел мужчина средних лет, длинноволосый — кудри прикрывали плечи, длинноносый, тяжелые веки наполовину прикрывали большие выпуклые глаза, он недавно побрился, но плохо побрился, художник лукаво изобразил и порез на подбородке, и островок недобритой у шеи бородки. А Декарт не просто глядел на зрителя, он радостно удивлялся тому, на что падал его взгляд. Франс Гальс с совершенством воссоздал душевное состояние философа — тот словно говорил каждому, кто подходил к портрету: «Боже, как удивителен, как прекрасен этот мир!
Восхищайтесь им, поражайтесь ему!» И Павел сказал мне: «Теперь ты понимаешь, почему Эдуард выбрал портрет Декарта в наставники, не учение Декарта, только его портрет? Здесь душа самого Эдика — его вечное удивление перед всем, что его окружает. Если Антона Чиршке возмущают законы природы, то Эдуард ими восторгается или удивляется».
— Так вот оно, это загадочное словечко! Удивление — формула моей души! Так, по-твоему?
— Это сказал Павел, и я каждодневно утверждаюсь, что он прав.
— Ты поведала это и дознавателю?
— Конечно. Он ведь интересовался твоим характером, как я могла скрыть главную твою особенность?
И я рассказывала ему, что ты способен замереть от восторга, когда мимо твоего носа пролетит гудящий жук, и, забыв на время обо всем ином, будешь следить зачарованными глазами за полетом жука. И что, когда на обочине вдруг раскроется в весеннее утро цветочек какого-нибудь вздорного сорняка, ты остановишься в упоении: сколь совершенны невзрачные лепестки, до чего прекрасно, каким-то особым бордюром, их облепила придорожная пыль! И ради такого времяпрепровождения опоздаешь к началу важнейшего эксперимента. А в эксперименте, объяснила я Рою, тебя захватывают иногда такие пустяки, что тормозится сам эксперимент. Я вспомнила, как пришла как-то к вам и ты воскликнул с сияющими глазами, словно случилось что-то абсолютно непредвиденное: «Жанна, посмотри результат, как же все совершенно сошлось!» И я спросила Павла, в чем же неожиданность, а он захохотал: «Никакой неожиданности, все по расчету, но не будем мешать Эдуарду поражаться, что в науке нет отклонений от законов природы». А вечером ты смотришь на небо с таким видом, будто тебя весь день одолевал тайный страх, что звезды не покажутся, и ты радостно ошеломлен, что они все же появляются, и поэтому должен насладиться их красотой, словно она дана только на эту ночь. Вот ты какой, Эдуард. И в наших с тобой отношениях до предела сказалась эта твоя привычка всему поражаться, любой штамп воспринимать как открытие. — Ненасытная любопытность, обращенная одинаково на важное и неважное. Любознательность без разбора!
— Ненасытная любопытность в наших с тобой отношениях? Или лучше второе словечко — любознательность?
— Ты, конечно, снова впадаешь в удивление!
— Постараюсь на этот раз не впадать в удивление. Ты говорила Рою о наших отношениях?
— С чего бы мне их скрывать? Он спрашивал — я отвечала. Не хочешь ли и ты спросить, что я сказала о нас с тобой?
— Хочу, Жанна.
— Он поинтересовался, крепка ли наша дружба. Я ответила, что не очень. Но я сказала Рою, что ты влюбился в меня почти мгновенно, как увидел. Надеюсь, ты не будешь этого отрицать? И еще я сказала, что твоя любовь показалась мне такой привлекательной, меня так трогало твое восхищение мной, ты с такой доброй радостью следил за каждым моим движением, что и я стала влюбляться в тебя.
— Этого не было, Жанна!
— Это было, Эдуард. Но тут вмешался Павел, сказала я Рою. Павел, в отличие от тебя, был настойчив. И он, был… В общем, Павел был Павлом, тебе этого не нужно растолковывать, а Рою я кое-как объяснила. Но был момент, Эдуард, когда я заметалась между вами.
Очень короткий момент, но он был, и увлечение мое могло тогда переломиться в твою сторону. Но ты отошел от соперничества. Тебя поразило, что Павел, так страстно преданный науке, может испытывать и другие страсти.
Тебя вмиг заинтересовало: а как отвечу я на его домогания? Перед тобой появилась замечательная картина: некто без церемоний прививает девушке свою любовь, упрямо заражает ее своей страстью — ну как не полюбоваться? Как не поразиться могуществу чувства, ведь он буквально теряет голову, когда перед ним появляется та девушка. Деятельный обсерватор — разве не так говорит о тебе Чарли? Или еще; неистовый наблюдатель… А что до нас с Павлом, то я объяснила Рою, что все совершилось согласно другой шуточке того же Чарли: кто ухватил, тот и отхватил. Очень точная оценка, доложу тебе. Павел всю меня охватил своим чувством. Так я полюбила его. Так мы стали мужем и женой. Так мы были счастливы, пока он не поставил свой последний злосчастный эксперимент, и ты разрешил его. И разрешил; вероятно, из того же восторженного любопытства: как удивительно, что наши опыты удаются! Вот она, наша удивительная удача: Павел погиб, я не восстановлю здоровья. Есть чему радоваться!
Теперь я знал, как мне держаться. Я не впивался в нее глазами, чтобы не раздражать, но видел всю. Она сидела у фиксатора психополя, — я заранее поставил стул около него, — каждое движение ее души, каждая и извилина настроения записывались. Она позволила себе расковаться, после гибели Павла это был первый случай. И она изменилась так, что не только Повелитель Демонов, ясновидец Антон Чиршке, не только я сам, но и любой знакомый не мог бы не порадоваться: «Как вы отлично выглядите, Жанна, — помолодели и похорошели!» Трусости я уже не смел себе разрешить. Времени оставалось только на одно решение.
И я спокойно, даже с издевкой — она, несомненно, сочтет это издевкой — заговорил:
— Ты представила мне замечательный анализ моего характера. Восторженное удивление перед всем!.. Неплохо бы продолжить и дальше твое проницательное исследование. Ну хотя бы на те минуты, когда я восторженно любовался фонтаном пылающей, дымной воды, забившей на месте энергосклада. Именно в эти минуты я вспомнил о Павле и кинулся назад в лабораторию, забыв и о водном огненосном вулкане, и о кричавшем неподалеку Чарли. Я вбежал к себе и увидел Павла, в агонии рвущего руками что-то с шеи, — ощущение было такое, что его душит какая-то петля.
— Зачем ты вспомнил это? — Жанна побледнела, положила руку на сердце.
Я холодно говорил:
— Хочу понять свое собственное поведение, используя твой психологический анализ. Итак, он метался, а я стоял над ним. Что мне надо было сделать? Наверно, выключить аппараты, погасить расширяющийся разрыв времени в теле Павла. А меня удивило — ну, не восторженно удивило, этого все-таки не было, просто удивило — зрелище необыкновенной агонии. Согласись, еще ни один человек не наблюдал, как в человеческой душе реальным физическим взрывом распадается связь времен. Хоть взглядом окинуть такую картину, хоть секундным снимком запечатлеть ее в сознании. А когда я опомнился от своего любопытства, — как ты глубоко и верно определила его, — когда я кинулся к аппаратам, было уже поздно.
