Ознакомительная версия.
23
Я стою, глядя в окно. Окно – это, пожалуй, преувеличение: все окна на Острове представляют собой маленькие и узкие полоски, в которые может пролезть разве что кошка. Такой архитектурный стиль легко объясним: на Острове нет и не может быть собственного производства стекла.
Из окна виден мой дом – тот кирпичный кубик, который мне предоставили в пользование. На пороге дома сидят два человека в форме. Еще двое только что вошли внутрь. Тут брат Патрик просчитался – меня так просто не поймать.
Я заранее знал, что это случится. На острове, который все еще живет в эпоху веры, могут оставить в живых целую банду убийц, но никогда – еретика. Они буду ждать меня до самой ночи, а завтра с утра начнут поиски и облавы. Значит, я должен уйти ночью.
Здесь запрещено выходить на улицы после захода солнца. Это что-то вроде комендантского часа. Правда, некоторые все же нарушают комендантский час. Если они попадаются, то их отправляют на строительство стены.
Отправка на работы заменяет здесь любые наказания; работа на строительстве очень тяжела и мучительна, но, я слышал, некоторые отправляются на стену добровольно, из патриотических убеждений. Это всячески поощряется и поддерживается. Позавчера я был на уроке в местной школе: дети с пафосом декламировали убийственно-беспомощное, но осень восторженное стихотворение о священном долге постройке стены. Зачем нужна эта стена, никто не мог объяснить. Просто нужна и все. Хотя бы для того, чтобы было, куда ссылать преступников.
Зачем нужен комендантский час, я все же понимаю. По ночам должны отлавливать тех, кто уже начинает стареть. Эта работа не терпит отлагательств; наверное, «стариков» ловят каждую ночь, ведь, если опоздать на несколько дней, то болезнь будет видна всем. Иногда, я думаю, кто-то из тех заболевших догадывается об истинном положении вещей и прячется от ночных облав. Но здесь спрятаться некуда. Если такой человек успевает все же заметно состариться, то его объявляют отступником и оставляют умирать на глазах у всех. Правда, это лишь мои догадки, – того, что будет происходить ночью, я не знаю.
Я смотрю на небо, затем отхожу от окна. Если мне не повезет, значит, только что я видел небо в последний раз. Это входит в правила игры. Небо было чистым, похоже, что сегодняшним вечером грозы не будет.
Ночь. За недолгое время, прошедшее после захода солнца, темнота сгустилась почти до осязаемой плотности. Я выхожу. Скрип двери. Этот звук не достигнет чужих настороженных ушей, я знаю, что он не уйдет в ночь, а упадет и уснет здесь, у моих ног. Почему я знаю это? – да, оглушительное стрекотание неведомых ночных насекомых – стомиллионолетняя песня примитивного, но огромного счастья, песня тысяч сердец, каждое с маковое зернышко величиной, песня любви, безопасности, тепла, темноты.
Под ногами – пыльная дорога, я чувствую пыль даже сквозь подошвы, ночь обострила мои чувства; эта пыль – остатки мелких камешков, размалываемых ежедневно сотнями сотнями ног. Некоторые из камешков все же выжили, и сейчас они трескаются под моими подошвами, издавая свой чуть слышный предсмертный крик. До того, как стать дорогой, эти камешки были частью великолепной и гордой скалы, которая считала себя вечной; еще раньше они были слоем морского дна, слоем чистым, белым и пористым, как хороший сыр; а до того они были раковинами миллиардов безобидных существ, жующих и цедящих что-то в бездвижно-стеклянной толще изумрудной морской глубины. Над ними проплывали рыбы, – иногда яркие, как канарейки, иногда блестящие, как горсть серебряных монет, оброненных в воду, иногда холодные и быстрые, как лезвие меча. Они мечтали о том, что смогут вырастить жемчужину внутри себя, и некоторые пробовали, но им было очень больно, а некоторые все же рождали жемчужины и погибали сами при этом. Теперь они превратились в пыль, исчезло все, кроме жемчужин. Это так больно – выращивать жемчужину внутри себя, но даже тогда, когда ты станешь пылью, жемчужина останется жемчужиной. Если она настоящая; а если нет?
Я выхожу на дорогу. Дорога огибает обрывистый склон, по которому невозможно спуститься в темноте. Слева от меня – сплошные заросли цветущих кустов, они роскошно и дурманно расцветают после наступления темноты; их никто не видит, но облака их ароматов плывут над островом, смешиваясь со звездными облаками ночи, и эта смесь рождает сказочные сны, сны о вечном счастье, сны людей, обреченных на скорую смерть.
Я слышу шаги, кто-то идет навстречу. Два или три человека; они негромко переговариваются. Я ныряю в цветущий куст. Запах невидимых цветов кружит голову. Передо мной маленькая зеленая точка, продолговатое пятнышко живого свечения; я ловлю его рукой. Пятнышко гаснет. Я открываю ладонь звездному свету; жучок загорается снова, по цвету он не отличим от звезды.
Шаги проходят мимо и затихают. Голоса спорили о чем-то на местном языке. Я двигаюсь вперед, не уходя далеко от кустов.
Дорога будет подниматься еще около километра, затем она оборвется, ее сменят скальные уступы, вырубленные людьми в самом сердце Острова. Уступы покрыты илом, поднятым со дна и только самые дальние из них еще голы, днем ты можешь видеть, как выглядит застывшая каменная кровь земли. В том месте можно без труда спуститься к океану, может быть, там даже остались лодки.
Но на маленький остров я смогу переправиться и вплавь. Здесь совсем недалеко, я переплыву пролив за час. Если сейчас что-нибудь случится, то у меня есть единственный выход – прыгать в воду. Люди в форме не смогут спуститься по склону и не смогут прыгнуть вслед за мной – у каждого из них есть тяжелая металлическая цепь, закрепленная на поясе, это обязательная деталь формы. Я видел, как эту цепь используют в качестве оружия – очень впечатляет.
Впереди совершенная чернота. Мои глаза широко открыты, хотя ничего не видят перед собой. Глаза открываются все шире и шире, совершенно независимо от моей воли. Им не нравится ничего не видеть. Они смотрят прямо вперед, потому что им не на чем остановится. В детстве я слышал рассказ о том, что человек, идущий пешком к Луне, затратил бы на свой путь сто тысяч лет. Я представлял себе этого путешественника и этот путь: он идет среди ночи, весь осыпанный сиянием звезд, его дорога поднимается, но не круто, иначе ему было бы трудно идти; дорога почему-то выложена черной черепицей, потрескивающей под ногами; сам человек одет в черное и несет за плечами черный узелок с едой. Сейчас я чувствую себя этим путешественником; я иду к Луне, которая еще не поднялась над горизонтом; она пока отдыхает в своих загадочных подземных царствах, но она вскоре взойдет на востоке, а я иду на восток. Значит, мы обязательно встретимся.
Ознакомительная версия.
