— Только тихо, не ори.
Легко сказать тихо! Когда у тебя с губ сдирают скотч, происходит депиляция усов, а это очень, очень болезненно…
— Руки развяжи, затекли! — попросил я.
Он попытался развязать, но сразу не смог, наклонился, подцепил веревку зубами… Наконец, я освободился и со стоном сел. Блин. Второй раз уже за сутки он меня спасает. Я огляделся. Во-первых, я находился на свежем воздухе в кустах. Смутно я помнил, что сюда, подальше от костра, мы ушли с красавицей Нииной, чтобы предаться запретной любви.
Рядом со мной спала здоровенная, несвежего вида, прыщавая девица с липучками на бритой голове, одетая в стандартную голубую пижаму. Впрочем, одетая не слишком. Такая же пижамка была на мне, и вся она пропиталась росой. Так и простудиться недолго.
— Надо быстрее дергать отсюда, пока Гэндальф спит, — прошептал Какукавка. — Пошли за Лёлькой. Ключи от ворот у меня.
— А где она? — спросил я.
— Пошли, я знаю, — шепнул он, распихал веревки по карманам, и мы, выбравшись из кустов, побежали по лагерю.
— Я столько выжрал вчера, — сказал я набегу, — а похмелья нет. Хорошое у них, все-таки, вино.
— Вы воду пили, — бросил Какукавка, — я проверял.
Он остановился возле малюсенького фанерного домика, вековой, наверное, давности:
— Она здесь.
— Одна? — спросил я.
— Нет, — покачал головой Какукавка. — Тут четыре двухъярусные койки, их тут восемь девчонок.
Охренеть, какая экономия жилплощади в этой сказочной стране. Я тронул дверь, та оказалась незапертой и, скрипнув, приотворилась.
— Давай так, — сказал я. — Кляп в рот, быстро вяжем руки, ноги и тащим. Она лёгкая. А уж «липучки» потом снимать будем.
Какукавка кивнул и мы тихо-тихо, на цыпочках вошли в домик. То ли он какой-то элитный, то ли, просто, он для тех, кто здесь совсем недавно, но, заглядывая на подушки в поисках Лёльки, я видел только очень милые и трогательные девичьи лица, которые не могли испортить даже бритые пятнистые головы.
Вот и она. Нам повезло: на нижнем ярусе. Я стянул с нее одеяло, заметив, как у Какукавки при этом забегали глазки. Оно и понятно, Лелька и в детстве спала только голышом.
Она лежала на боку. Я осторожно сложил ее руки вместе и кивнул Какукавке. Он стал связывать их, а я принялся за ноги. Лёлька чуть-чуть заворочалась, и мы замерли. Но она затихла, и мы продолжили свое дело.
Я взмок от ужаса, представив, что будет, если она проснется. Липучек на мне нет, значит я вне системы и, скорее всего, она увидет, что руки и ноги ей вяжут два дракона, василиска или тролля. Ох и визгу будет!.. А потом нам несдобровать.
Но все обошлось. Я набросил на нее простыню и шепнув: «Если что, держи крепче ноги», — быстрым движением залепил ей рот скотчем. Где его только Какукавка раздобыл? Наверное там же, где и ключи…
Она проснулась. Ее глаза в ужасе округлились. Она застонала и стала биться в кровати. Ничего, Лёля, похищение драконом соответствует нашей легенде.
Мы вынесли ее, дергающуюся и извивающуюся, из домика, сумев никого не разбудить. Завернутую в простыню, я закинул ее на плечо, и мы побежали к воротам. Вскоре я почувствовал, что не такая она легкая, как я рекламировал. Но до ворот я ее донес. Какукавка же, опередив нас, уже открыл их и теперь набирал номер на своем браслете.
* * *
Все время, пока мы ждали экомобиль, Лелька смирно сидела на обочине прислоненная спиной к березе, глядя на нас большими злыми глазами. Липучки я с неё содрал, но вот развязывать и снимать со рта скотч не спешил. В конце концов, это мы считаем, что спасаем ее, она же может считать, что мы ее похители.
Мы предупредили диспетчера, что такси должно быть автоматическое, без водителя, а то еще неизвестно, как бы тот себя повел, увидев, что мы запихиваем в его машину голую, завернутую в простынку девушку. Скотч я ей осторожно-осторожно отлепил уже на полпути к городу.
— Козлы! — сказала она. — Говнюки! А ну-ка верните меня обратно!
— Лёля перестань, — сказал я, — там же все ненастоящее.
— А мне, может, нравится?!!
— Там ты живешь в красивой сказке, но это — не реальность, понимаешь?
— Да пошел ты со своей реальностью, ненавижу я твою вонючую реальность! — рявкнула она.
Одно слово, эльфийка, утонченная натура…
— Лёля, милая, — сказал я. — Я понимаю, ты сейчас в шоке, но это пройдет. Вы ведь там все медленно сходите с ума. Уже через месяц ты не сможешь жить в нормальном мире…
— А я не хочу жить в твоём гребанном мире! Кому я там нужна?! Кто меня там любит?!
— Я люблю, — неожиданно прорезался Какукавка.
— Да пошел ты со своей любовью, урод проклятый! — заорала она. — Все из-за тебя! Ты ему настучал?! — кивнула она на меня. — Конечно ты, кто же еще?! Гад! Сволочь! Тролль очкастый.
И тут она разрыдалась. Ну, слава Богу. Это уже по-человечески. Посмотрим, что будет дальше. Может быть, она все-таки не вернется к Гэндальфу? И не проследить — у меня каникулы заканчиваются… Да и есть ли смысл следить?
А если вернется? Буду я её снова вытаскивать? Вопрос, блин. Не зря мне пелось: «Что за хрень?… Шизафрень».
==нет== Андрей Валентинов. Памятник, или Три элегии о Борисе Штерне, статья, стр. 645–660
текст отсутствует
Евгений Харитонов. Апокрифы Зазеркалья (записные книжки архивариуса)
Я очень люблю копаться в старых — довоенных и дореволюционных — журналах, ходить по букинистам. Потому что — это захватывающе интересно. Хотя бы потому, что с пожелтевших страниц перед тобой раскрывается какая-то другая история нашей литературы — неофициальная, недоизученная, недоозвученная, незадерганная коллегами-критиками. И — поучительная. Когда-то даже хотелось написать большую занимательную книгу о «белых пятнах» русской фантастики, об этих самых малоизвестных страницах ее литературной и издательской ипостасях — забытых именах и произведениях, курьезных фактах и случаях. Но кому сегодня нужны книги о фантастике? А между тем, короткие и большие, печальные и забавные, поучительные и не очень истории и историйки пополняли мою коллекцию. Кое-что уже печаталось на страницах журнала «Если», в альманахе «Фантастика» и сборнике «Русский Сфинкс», а с некоторыми из них читатель познакомится впервые. Заметки эти я решил не систематизировать — ни по хронологии, ни по темам, ни по странам, а решил сохранить хаотичную драматургию «записных книжек», ибо такова сама история нашей фантастической словесности.
