Как сам Тейлор сохранил здравый рассудок, он так и не понял. Но он продолжал играть, в то время как инопланетяне ломались один за другим. Чересчур уж велика была для него ставка. И все же временами землянин просыпался в холодном поту от кошмаров, в которых он погружался в черные глубины инопланетного моря, а на шею ему был надет диск чудовищного размера. Он потерял счет дням и однажды обнаружил, что руки у него трясутся. Не добавляли ему спокойствия и раздававшиеся по ночам шум и гам. Однажды он спросил тюремщика о причине такого шума.
— Ясно, отказывался идти. Пришлось поколотить его, чтобы подчинился.
— Его игра закончена?
— Да. Этот идиот совместил пять якорей с пятью звездами. Как только он осознал, что наделал, он попытался убить своего противника. — Тюремщик покачал головой с грустным укором. — Такое поведение не приносит пользы. Таких доставляют к столбу избитыми. А если стражники разозлятся на них, то просят палача крутить помедленнее.
— Брр! — Тейлору было неприятно и думать об этом. — Удивительно, что никто не последовал моему примеру. Сейчас каждый должен знать об этой игре.
— Им не позволяют, — сказал тюремщик. — Теперь появился закон, что можно выбирать только известные гомбарианские игры.
Тюремщик неторопливо ушел. Тейлор растянулся на скамье в надежде на тихую спокойную ночь. Какая сегодня дата по земному календарю? Как долго он находится здесь? Сколько ему еще здесь оставаться? Скоро ли он утратит контроль на собой и сойдет с ума? Что с ним сделают, когда он станет слишком безумным, чтобы играть?
Частенько перед тем, как заснуть, Тейлор обдумывал план бегства. Возможно, он смог бы выбраться из тюрьмы, несмотря на решетки, бронированные двери, замки, запоры, засовы и вооруженную охрану. Следовало лишь дожидаться редкой счастливой случайности и ухватиться за нее обеими руками. Но, предположим, он выберется. Что тогда? В любом месте на этой планете он будет столь же заметен, как кенгуру на тротуарах Нью-Йорка. Если бы он смог сделаться хотя бы слегка похожим на гомбарианина, у него появился бы какой-то шанс. Но это невозможно. Ему ничего не оставалось делать, кроме как выигрывать время.
Так он и поступал. Играл и играл, с перерывами только на еду и сон. К трехсотому дню он вынужден был признать себе, что чувствует себя дряхлым стариком. К четырехсотому ему стало казаться, что он играет по крайней мере пять лет и обречен играть вечно. Четыреста двадцатый день не отличался от всех других, если не считать одного: Тейлор не подозревал, что этот день — последний.
* * *
На рассвете четыреста двадцать первого дня никто не пришел за ним, чтобы отвести на игру. Тейлор прождал пару часов, но никто так и не появился. Может быть, его решили сломать, поиграв с ним в кошки-мышки? Вызывая на игру, когда он не ждет, или не вызывая вовсе. Нечто вроде психологической пытки. Когда по коридору проходил тюремщик, Тейлор подошел к решетке и заговорил с ним. Тот тоже ничего не знал и был удивлен.
В полдень принесли еду. Тейлор только успел покончить с ней, как появился отряд стражников во главе с офицером. Они вошли в камеру и сняли с него оковы. Тейлор блаженно раскинул руки и забросал вопросами офицера и его свиту. На него не обращали внимания и вели себя так, словно он украл зеленый глаз маленького желтого бога. Потом его вывели из камеры, провели по коридорам, миновав комнату игр.
Через большую дверь они вышли на открытый двор. Посреди двора стояло шесть коротких стальных столбов. У каждого из которых было отверстие у вершины и подстилка у подножия. Стража флегматично шествовала прямо к столбам. Желудок Тейлора сжался. Отряд протоптал мимо столбов к воротам. Желудок Тейлора благодарно расслабился и встал на место.
За воротами они сели в бронетранспортер, который рванул с места. Транспортер промчался по окраинам города и выехал к космопорту. Все вылезли и промаршировали мимо башни управления на бетонное поле. Тут они остановились.
На посадочном поле Тейлор увидел земной космический корабль. Он был слишком маленьким для боевого корабля, слишком коротким и толстым для разведчика. С недоверчивым восторгом Тейлор узнал в нем спасательную шлюпку линкора. Ему захотелось броситься к ней со всех ног, но вокруг стояли охранники. Они бы не допустили подобных эксцессов.
Тейлор и его «свита» ждали четыре долгих утомительных часа, не сходя с места. И вот на поле с ревом опустилась еще одна спасательная шлюпка и села рядом с первой. Из нее вышла группа существ, большей частью гомбариан. Стражники толкнули Тейлора вперед.
Тот смутно осознавал, что на линии, означавшей полпути, происходит какая-то церемония обмена. Мимо него в противоположном направлении прошла цепочка угрюмых гомбариан. Многие из них были украшены большим количеством латунных медалей и имели гневный вид генералов, только что пониженных в звании до полковников. Он узнал среди них и одного гражданского, Боркора, и, проходя мимо него, с удовольствием пошевелил ушами.
Потом руки друзей помогли Тейлору залезть в люк, и он обнаружил себя сидящим в каюте взлетающего корабля. Юный и старательный лейтенант что-то рассказывал, но Тейлор понимал лишь половину речей лейтенанта.
— …приземлились, захватили двадцать гомбариан и смылись с ними в пространство. Допросили их на языке знаков… были слегка удивлены, когда узнали, что вы еще живы… освободили одного с предложением обменяться пленниками. Девятнадцать бездельников-гомбариан на одного землянина — это честная сделка, верно?
— Да, — пробормотал Тейлор, оглядываясь.
— Скоро мы доставим вас на борт «ГРОМОВЕРЖЦА»… «МАКЛИН» не мог, его отвлекали неприятности возле Лебедя… мы шли сюда со всей возможной скоростью… — лейтенант с симпатией посматривал на него. — Через несколько часов вы отправитесь домой. Голодны?
— Нет, вовсе нет. Вот уж чего они не хотели, так это уморить меня голодом.
— Хотите выпить?
— Спасибо, не пью.
Лейтенант засмущался, засуетился и спросил:
— А как насчет партии в шахматы?
Тейлор провел пальцем по внутренней стороне воротничка и ответил:
— Извините, я не умею играть и не хочу учиться. У меня аллергия к играм.
— Попробуйте, вам понравится.
— Если бы я попробовал сыграть в шахматы, меня бы повесили, — ответил Тейлор.
Корабль куда-то стремительно мчался, но без обычного для ракетных двигателей шума, и ни один звук не нарушал тишину. Царило безмолвие, словно бы сотворение мира еще не свершилось.
