— Смешно, — сказал я. — Я никогда не имел ни малейшего интереса к формированию космоса по своей воле и не хочу видеть, как его формируют по вашей воле. Дом никогда не значил для меня многого, но я не готов увидеть, как он вспыхнет и обрушится, чтобы дать вам насест для правления.
Рузвельт кивнул.
— Я полагаю, что нечто вне нас обоих, Кэрлон, записано на звездах, как говорят. На протяжении семисот лет ваши и мои предки боролись за право править континуумом. Думай об этом, Плантагенет! В тысяче биллионов альтернативных мировых линий ваш клан и мой боролись на протяжении веков, чтобы доминировать над миром, ничего не зная о других, ведомых общим инстинктом осуществить в нем присущий им потенциал. И тогда — день катаклизма, когда Распад пронесся над ним, чтобы стереть начисто их корень, стебель и ветвь — все, кроме одного человека в моей линии и одного в вашей.
Прошло около десяти минут с тех пор, как началась игра. Яростная боль прострелила тыльную сторону моих рук и плеч. Рузвельт еще стоял прямо, как статуя. Его руки не дрожали.
— Мне сказали, что Распад датируется восьмидесятыми, — сказал я. — Вы были несколько юны, чтобы запомнить его — если только у вашего Империума нет какой-либо космической техники, что побивает любую старость, и которой достиг Голливуд.
— Я говорю вам, чему меня учили, что обнаружили мои исследования, что мне было сказано… — Он оборвал себя.
— Я думал, что это было целиком вашей идеей, Рузвельт.
— Сказано — моим отцом, — ответил мой соперник. — Он посвятил свою жизнь убеждению, что где-то каким-то образом наше время снова придет. Его мир исчез — как может такая слава навсегда исчезнуть без следа?
Он работал, изучал и в конце концов сделал свое открытие. Тогда он был стар, но переложил этот долг на меня. И я хорошо его выполнил. Сперва я трудился, чтобы завоевать высокое положение в Имперской безопасности — организации, знающей секреты Сети.
Это дало мне платформу, с которой стало возможно подготовить эту линию — Новую Нормандию, — она будет сосудом, что будет содержать и формировать силы Распада.
Я должен был собрать свою волю, чтобы удержать руки на уровне плеч. Каким-то образом мне показалось важным не проиграть в игре Рузвельта. Если тот и страдал, то не показывал этого.
— Вы устали? — спросил он участливым тоном. — Бедная матушка-природа так слепа в своих попытках защитить тело. Она посылает боль в качестве предупреждения, во-первых. Затем, мало-помалу она вызывает поражение нервов. Ваши руки начинают провисать. Вы со всей своей силой воли попытаетесь держать их выше, чтобы пересилить меня, неизбежно вашего господина. Но вы проиграете. О, сила здесь, но Природа вынудит вас управлять вашей силой. Так что, хотя вы, быть может, и хотите сами вытерпеть пытку усталости до смерти от истощения, она вам не позволит. Вы будете страдать — ни за что. Жаль, Кэрлон!
Я был рад, что он чувствовал потребность поговорить. Это удерживало мой мозг от горячих клещей, вцепившихся мне в шею сзади. Я пытался заново разжечь искорку гнева — другой трюк матушки-природы, только на этот раз с моей стороны. Я хотел, чтобы он продолжал болтать, но в то же самое время убеждал себя, что он, к сожалению, начинает чувствовать.
— Видеть вас падающим — этого воистину стоит подождать.
— Но вы не увидите! Я сильнее, чем вы, мистер Кэрлон. Я с детства каждый день тренировался в таких упражнениях — и в ментальном контроле, который им сопутствует. В возрасте семи лет я мог держать фехтовальную рапиру на пальцах вытянутой руки в течение четверти часа. Для меня это буквально детская игра. Но не для вас.
— Ничего, — сказал я весело. — Я могу стоять здесь весь день.
— Прошло всего четверть часа. Как вы почувствуете себя еще через пятнадцать минут, а, мистер Кэрлон? И через полчаса? — Он улыбнулся, но не совсем такой улыбкой, которая понравилась бы ему самому. — Несмотря на собственное желание, вы потерпите неудачу задолго до этого. Простая демонстрация, Кэрлон, но необходимая. Вы должны понять, что во мне вы встретили превосходящего вас противника.
— В этом есть свой плюс, — сказал я. — Может быть, этим предполагается удержать мое внимание, пока ваш приятель нацеливает пронизывающий луч на мой мозг — или что-либо еще, что делают сумасшедшие ученые.
— Не говорите глупостей, Кэрлон, — Рузвельт чуть ли не отрубал слова, — или, почему нет, да, я вижу. — Он улыбнулся, и напряжение исчезло с его лица. — Очень хорошо, мистер Кэрлон. Вы почти начали возмущать меня. Хорошо продуманная тактика. Такие развлечения могут заметно истощить выносливость. Кстати, как себя чувствуют ваши руки? Слегка отяжелели?
— Прекрасно, — ответил я тоном, в котором, надеюсь, была хоть какая-то легкость. — А как насчет ваших?
Линия огня иглой пронзила мои трапециевидные мышцы, поиграла вокруг локтей, уколола кончики пальцев. Моя голова болела. Рузвельт выглядел так же хорошо, как и в начале. Теперь он таращился вглубь комнаты, мимо моего лица, и молчал. Это беспокоило меня. Я хотел, чтобы он говорил.
— Держаться прямо — трудная работа для языка, а? Но я буду иметь преимущество перед вами, Рузвельт. Вы выбрали не того человека. Я рыбак. Мне частенько приходилось бороться с волнами по восемь часов в напряжении. Для меня это прекрасный отдых.
— Грязная ложь, Кэрлон. Я ждал от вас большего.
— Циркуляция — слабое место, — сказал я. — Солдаты, которые могут маршировать целый день с полной выкладкой, на параде, случалось, падали в смертельной слабости. Когда стоишь смирно, не двигаясь, ограничивается приток крови к мозгу, и в самых печальных случаях это приводит к обмороку. Некоторые не переносят этого. Ничего против них, просто особенности метаболизма. Он никогда не беспокоил меня. Хорошая циркуляция. Как насчет вашего?
— Великолепно, уверяю вас.
— Но вы перестали разговаривать. — Я выдал ему ухмылку, которая стоила мне года жизни.
— Я сказал все, что намеревался.
— Я вам не верю. Вы законсервировали лекцию номер три, готовую к употреблению. Я вижу это по вашим глазам.
Рузвельт рассмеялся неподдельным смехом.
— Мистер Кэрлон, вы мне по сердцу. Хотел бы я, чтобы мы встретились в другое время и в другом месте. Мы могли бы быть друзьями, вы и я.
После этого никто из нас ничего не сказал. Я обнаружил, что отсчитываю секунды. Прошло уже около двадцати минут, может, капельку меньше. Я осознал, что одна рука обвисла, и снова перевел ее обратно. Рузвельт слабо улыбнулся. Прошло еще какое-то время. Я думал о чем-то, потом попытался не думать ни о чем. Мне пришло в голову, что древние китайцы проводили уйму времени в попытках сконструировать железных девушек и расщепителей бамбука. Пытка — вид спорта, в которой можно играть без инвентаря. И рузвельтовская версия была двойным вызовом, потому что только она могла вынудить меня стать самим собой. Я мог бы бросить сейчас, рассмеяться и начать следующий раунд. Это была схватка. Будет следующий раунд — и еще один после этого.
