Возможно, мне стоило вести себя осмотрительнее, но чувства подсказали мне, что там, среди них, Эмилия. Это могло оказаться ловушкой, но мне было все равно. Сквозь прореху в крыше я птицей взвился в воздух и уже мчался над городом, когда они еще не покинули степей Харакуна. Скрываясь в облаках, я наблюдал, как они едут в своих повозках и верхом на лошадях. Девочка была там, но кроме нее – не меньше двух десятков других людей: мужчин, детей и женщин. Кое у кого в руках были ружья. Оставив свой транспорт у стены, они вслед за Эмилией вошли в город. Я слетел к своему коралловому насесту и, охваченный волнением, стал ждать.
Они двигались тесной группой, с опаской пробираясь по площади – точь-в-точь как прежде Эмилия с мальчишками. Я восхищенно смотрел, как девочка возглавляла процессию, бесстрашно выступая перед здоровенными дядьками с ружьями. И снова она заметила меня первой, и снова указала на меня остальным. Никто не бросился наутек, хотя многие, похоже, были бы не прочь. Тут только мне пришло в голову, что ситуация опасна. Нет, Эмилии я доверял полностью, но вот можно ли было доверять всем остальным? Кто мог поручиться, что в последнюю секунду кто-нибудь, смущенный моим видом, не пальнет мне прямо в сердце? Девочка ведь рассказывала, сколько велось против меня религиозной пропаганды: весь мой род был для людей символом зла и ожившим кошмаром…
И все же, разогнав сомнения взмахом крыла, я спустился к ним навстречу. Они, разумеется, попятились, а некоторые даже вскинули ружья. Я поднял лапу и воскликнул: «Мир вам!» (Эту фразу я позаимствовал в одном из тысяч проглоченных в уединении томов.)
– Это Мисрикс, – сказала Эмилия, указывая на меня и оглядывая остальных.
Те закивали и заулыбались. Я тоже кивнул, однако улыбнуться побоялся: вряд ли мои клыки вызвали бы у них умиление.
– Я очень рад вас видеть, – сказал я. Говоря эти слова, я не вкладывал в них ничего, кроме обычной любезности, но когда произнес их, прочувствовал вдруг всю их глубину. На глаза навернулись слезы. Я стащил очки и смахнул соленую влагу с ресниц. Наверное, именно это спонтанное проявление чувств, а вовсе не напыщенные книжные фразы, в конце концов, убедило их в том, что мне можно верить. Стволы ружей один за другим опустились, люди окружи ли меня и стали протягивать руки. На этот раз я пожал их все до единой.
Одна женщина средних лет с цветастым шарфом на волосах представилась мне в качестве матери Эмилии. Схватив мою огромную лапу обеими руками, она стала благодарить меня за спасение дочери. А когда я отвечал, что это большая честь для меня – считать Эмилию своим другом, женщина разразилась слезами, и дело тут, кажется, было не только в спасении ребенка.
Официальным руководителем делегации был высокий, интеллигентного вида юноша по имени Фескин. Он носил очки, точно такие же, как у меня, и я сразу же воспылал к нему самыми нежными чувствами. Оказалось, он работает в Вено школьным учителем, внимательно изучил оставленные Клэем рукописи и за несколько лет собрал немало связанного с историей и культурой Отличного города. Он был первым, кто выдвинул теорию, что я не так уж дик, как принято думать. Это благодаря логике его аргументов да еще рассказам Эмилии жители Вено оказались способны поверить, что меня оклеветали.
Мистер Фескин заинтересовался тем, как я провожу свободное время, и я поведал ему о прочитанных книгах. Кажется, на него это произвело большое впечатление, и мы тут же устроили дискуссию о брисденовской «Географии души» – классическом шедевре древности, напечатанном весьма ограниченным тиражом всего лишь в три экземпляра. Пока остальные слушали, мы немножко блеснули эрудицией. Может, это было не слишком вежливо, но мне так хотелось продемонстрировать гостям, что они имеют дело с образованным существом.
Взяв Эмилию под руку, я повел их по развалинам. Она была очень горда тем, что может показать соплеменникам сохранившиеся архитектурные изыски, которые я демонстрировал ей во время предыдущего визита. Когда я остановился среди развалин Министерства знаний, чтобы показать гостям останки обезьяны, умевшей писать фразу «Я не обезьяна», одна женщина поинтересовалась, из чего состоит мой рацион. Я честно ответил, что из растительной пищи и фруктов, и она, почувствовав себя гораздо увереннее, попросила разрешения потрогать мои крылья. Я не возражал. Она осторожно провела ладонью по перепонке крыла. Увидев это, все остальные обступили меня и принялись ощупывать с ног до головы. Детям особенно хотелось проверить колючесть шипа на кончике хвоста. Я умолял их быть осторожнее, чтобы не уколоть пальцы о ядовитое острие. Одна девушка даже встала на носочки и, дотянувшись до левого рога, ласково его погладила. Я хотел было погладить ее в ответ, но, подумав хорошенько, решил, что не стоит.
В Музее развалин меня засыпали вопросами об истории города. Живейшее любопытство вызвала у посетителей кожура райского плода, и я позволил каждому подержать ее в руках и понюхать. Я заверил их, что плод и в самом деле способен творить чудеса, и рассказал, что один экземпляр дерева растет здесь, среди руин.
– Вот настоящее чудо, – воскликнул Фескин, кладя длинную худую руку мне на плечо. – Ты человечнее многих из тех, кто проклинает тебя в нашем Вено.
Кажется, он собирался сказать еще что-то приятное, но в этот момент одна пожилая дама нашла среди экспонатов голову фарфоровой куклы, которой она играла в детстве. Я предложил ей взять ее с собой, но женщина лишь покачала головой.
– Ее место здесь, – сказала она.
Потом мы вместе дошли до обвалившейся стены, где остались лошади и повозки. Гости поблагодарили меня за экскурсию и спросили, не могут ли они что-нибудь сделать для меня или что-нибудь мне привезти. Я заверил их, что ни в чем не нуждаюсь. Когда все уже расселись по повозкам, Фескин и Эмилия задержались.
Может, ты как-нибудь навестишь нас в Вено? – предложил учитель.
Это было бы чудесно, но сомневаюсь, что все будут от этого в восторге, – возразил я.
– Дай мне немного времени, и я уговорю их, – пообещал Фескин. – Прилетай к школе через неделю. Это такой дом…
– Я знаю, – перебил я его. – Где раньше был рынок, возле колокола.
Фескин кивнул:
– Приходи вечером, через час после заката. Я буду ждать.
Я с радостью согласился.
– Да, и еще, Мисрикс… – Фескин замялся. – Такое деликатное дело… Ты только не обижайся. Может, это покажется тебе бесцеремонным, но если ты хочешь более… э-э… свободно общаться с жителями Вено, придется тебе что-нибудь надеть.
В конце своей речи он выразительно посмотрел на мои чресла, и я не удержался от смеха.
– Что-нибудь придумаю, – пообещал я.
К чести для Эмилии, она взглянула на Фескина так, словно понятия не имела, о чем идет речь. Когда учитель ушел, девочка задержалась еще на пару минут.
Я принесла тебе кое-что, – сказала она, сунула руку в карман и вытащила оттуда длинный тонкий предмет, завернутый в коричневую бумагу.
Что это? – спросил я.
В это время мать девочки крикнула ей, чтобы она поторапливалась. Эмилия поспешно попрощалась и умчалась сквозь прореху в стене.
– Конфета! – донесся ее голос уже с той стороны. Целых три дня я купался в лучах этой встречи. По ночам я бесшумно летал над деревней и смотрел вниз, на светящиеся окна, пытаясь угадать, кто из моих новых знакомых сидит у каждого огонька за чтением, или шитьем, или качая дитя в колыбели. Я не стал есть конфету, подаренную мне Эмилией. Я даже не посмел развернуть ее, лишь подносил к ноздрям: конфета пахла апельсином, и этот запах был мне милее аромата райского плода. Сегодня днем я был занят именно этим, когда мысленным взором увидал Клэя, склонившегося над озером с прозрачной водой. Тогда я понял, что настало время писать.
Вкус апельсиновой конфеты сейчас смешался с хмельным теплом красоты. То, что раньше было в моей голове холодным шаром, теперь превратилось в спелый апельсин, чья сладость сочится по моим венам. Я вижу Запределье и летнее солнце, повисшее в небе. А вот и охотник, он снова один… Впрочем, нет, не один – в избранном обществе одноухого пса. Я берусь за перо, уже зная, что лучше него преуспел в общении с аборигенами моего мира.
