Ждать, когда обиженное выражение на лице Леви сменится праведным гневом, не стоило. Ксавье встал, скороговоркой извинился и пошел прочь от костра. Второй неписаный закон: при угрозе конфликта виновный обязан удалиться и не показываться на глаза некоторое время. Правда, нередко трудно бывает определить, кто виновен. Забавно смотреть, как двадцать человек, бросая работу, спешат разойтись по двадцати разным направлениям. Впрочем, поправил он себя, забавно только тому, кто видит это впервые…
В тоннеле было сумрачно, провешенный по стенам светящийся кабель не давал настоящего света. Сюда уже была втащена малая ферма будущего виадука, и Ксавье не утерпел, прошелся ощупью по швам, выискивая дефекты. Нету. Ну и хорошо, что нету. Чем-то и тоннель хорош: идти спать не хочется, к костру возвращаться еще рано, не в чащу же идти, там ночное зверье, тот самый гиенолев, которого Леви поселил на Земле… ладно, с кем не бывает. А оружие заперто – от соблазна, и в руках ни ножа, ни даже табурета, хотя все это фольклор: даже Леви знает, что убить гиенольва ножом невозможно. Его можно только поджечь, он вспыхивает сразу, как пропитанный эфиром, ревет и мечется, мечется и горит…
Ближе к концу тоннеля резко чувствовалась сырость: в любой сезон над каньоном висела водяная пыль. Хьюг боком сидел на краю, привалившись спиной к стенке тоннеля. Одну ногу он поджал под себя, другая свешивалась в каньон. Противоположной скалы видно не было, она только чувствовалась и гнетуще давила на сознание. Прямо напротив в мокрой черноте дрожал и плавился белый круг, обведенный кольцевой радугой, – светящийся вход следующего тоннеля.
– Не упадешь? – спросил Ксавье.
– Когда-нибудь упаду обязательно, – равнодушно согласился Хьюг. Он отвернулся от черноты и заморгал, привыкая к свету. – Кого опять принесло?
– Это я, Ксавье. Не ждал?
– Ксавье, говоришь, – пробормотал Хьюг. – Это который же?.. А, помню, помню, инженер. Ты иди отсюда, Ксавье, ладно?
– Ладно. – Ксавье пожал плечами. Ему вдруг до смерти захотелось вот так же посидеть на скользком краю, впитывая кожей сырую тьму и думая только о своем, неприкосновенном. Интересно, удастся ли отсюда разглядеть звезды? – Я, собственно, ненадолго. Немного побуду, потом уйду.
– Ты не потом, ты сейчас уйди…
– Куда это? – спросил Ксавье, отступая на шаг. Он был уверен в том, что Хьюг видит его усмешку. Разумеется, нехорошо провоцировать, и Хьюг безусловно прав, но господи, как же надоело…
– К прототипу! – рявкнул Хьюг. – Сам уйдешь?
Многовато на сегодня, подумал Ксавье. Сначала Леви, теперь Хьюг… тормоза не держат. И я уже не первый.
– А если сам не уйду? – спросил он, косясь на обрыв. – Тогда что?
Хьюг подвигал желваками. Помедлил.
– Тогда садись…
Ксавье осторожно приблизился к краю, осторожно сел, не спуская глаз с Хьюга, оперся о скалу напряженными лопатками – в случае чего можно успеть вскочить. Второй неписаный закон нарушался безбожно, такое даром не проходит.
– Следишь за мной? – спросил Хьюг.
– Слежу, – согласился Ксавье. Он был готов ко всему. – Да кто за тобой не следит? Все следят.
– Ты-то зачем?
Ксавье пожал плечами:
– Да так, знаешь ли. Все-таки я твой начальник, обязан знать, что с тобой происходит, разве нет?.. – Было видно, как Хьюг обмякает, расслабляясь. Похоже, он держал себя в руках. – А если человек избегает общества и прячется в тоннеле, – продолжал Ксавье, воодушевляясь, – то следить за таким человеком я просто обязан. Да и каждый обязан.
– Следи, следи, – кивнул Хьюг. – Ты за мной хорошо следи, спрыгну ведь.
Ничего себе… Ксавье осторожно посмотрел вниз, в черноту. Дна каньона не было видно, его и днем не было видно, только слышался шум потока, пробравшийся сквозь километровую толщу тумана. Лететь и лететь… Чепуха, опять Хьюг шутит.
– Они, наверно, хотели как лучше, – равнодушным голосом сказал Хьюг. – Как положено, из ума пополам с сердцем, из высших гуманистических устремлений… как могли. Они там на Земле большие гуманисты, иначе у них уже не получается. Создать людей разными – да разве это возможно? Для гуманиста? Ведь один созданный обязательно будет умнее или сильнее, красивее… м-м… агрессивнее другого, а ведь это уже преступление – знать, что кто-то заведомо будет обделен, кому-то не достанется чего-то нужного, когда так просто ему это нужное дать. Просто протянуть руку и дать – живи, имей, пользуйся на благо, больше не дадим и меньше иметь не позволим… избавь себя хотя бы от зависти, стань человеком, скот, в обществе таких, как ты. Иметь возможность создать идеальный социум, извечную мечту, общество абсолютного, безграничного равенства и пренебречь – разве не преступление?.. Идеальное общество нельзя населить неидеальными людьми. Это не для практического гуманиста, верно? И ведь хорошие, наверно, ребята… – Хьюг хрипловато рассмеялся. – Я бы с ними не прочь поделиться впечатлениями. Одного только не могу им простить…
– Чего? – спросил Ксавье, моргая.
Глаза Хьюга совсем потухли.
– У нас слишком большая тяга к жизни, – сказал он, глядя в черноту. – Слишком. Покоритель и должен быть жизнестойким, тут у гуманистов сомнения не было. Это и так само собой разумеется. – Он опять рассмеялся. – Мы должны жить и работать, до прилета переселенцев мы должны освоить хотя бы десятую часть суши, да в конце концов мы должны жить и для себя, они об этом не забыли, для них это наверняка было даже важнее… У нас прототип вместо генотипа, нам прописано радоваться. Видишь – я смеюсь… Скажи, а ты мог бы сейчас спрыгнуть, а? Вон туда?
– Туда? – Ксавье почувствовал, как его ладони ищут опору. – Н-нет… А зачем?
– Не хочешь, – удовлетворенно сказал Хьюг. – Это так естественно. А если бы очень захотел, если бы все надоело до головной боли, до рвоты… смог бы?
– Ну, наверное. – Ксавье сделал движение, будто собирался еще раз наклониться над обрывом. Он знал, что этого не сделает. – Почему бы нет. Если бы, как ты говоришь, все надоело… Всегда можно себя заставить.
– Вре-ешь, – злорадно сказал Хьюг. – А ну попробуй. Никогда ты себя не заставишь, запомни это как следует. Ни-ко-гда. И никто из нас не сможет себя заставить, даже в темноте с разбега, мы слишком сильны для этого. Слишком любим жизнь, слишком предназначены для жизни, долгой и счастливой – по благородному замыслу наших создателей. Беда в том, что мы созданы еще и слишком общительными, чтобы, значит, не разбеглись друг от друга, а образовывали социум. Ты что-нибудь слыхал об отшельниках?
Ксавье покачал головой.
– Ну еще бы, где тебе. Об этом мало говорят, и правильно. Детская болезнь. Время от времени кто-нибудь, до этого числившийся вполне благополучным, вдруг начинает огрызаться, иногда даже буйствует, это смотря по обстоятельствам, а потом просто бежит. Подальше. Прячется в лесу, в горах, жрет черт-те что, воюет со зверьем и первые дни совершенно счастлив. Только больше месяца никто не выдерживает – возвращаются, и все по новой… Так-то.
– Зря ты здесь сидишь, – сказал Ксавье, – ревматизм ловишь. Потому и мысли у тебя такие. Шел бы к костру, что ли. Погрелся бы, послушал – разве плохо?
Хьюг с интересом посмотрел на него:
– А что, историю про трех баб на леднике там еще рассказывают?
– Рассказывают.
– А про домик в саванне?
Ксавье кивнул.
– Я так и думал, – сказал Хьюг. – И зачем мне идти? Себя я могу и здесь послушать. Три года, знаешь, слушаю – не надоедает.
– А ты других послушай.
Хьюг сморщился, будто сжевал лимон. Что-то я не то сказал, подумал Ксавье. А ведь и верно – чушь. Где их взять, других этих?
– Ну, сам бы рассказал что-нибудь такое… невыдуманное. Ты же можешь, у тебя опыт.
– Могу, – согласился Хьюг. – Только не хочу. Знаешь почему? Смотрю вот я сейчас на тебя и думаю: каким же наивным, до слез трогательным дурачком я был три года назад… не обиделся? Не обижайся, ты не один такой, там у костра таких двадцать человек… терпят друг друга, не расходятся. Двадцать крепеньких таких Хьюгов Огуречниковых… И ты тоже Хьюг, а я – Ксавье. Только потрепанный. А самым молодым, знаешь, даже нравится, что каждый встречный для них – ожившее зеркало. Ты женатый?
– Нет.
– Женись, – сказал Хьюг. – Непременно женись, у женщин же совсем другой прототип, хоть отдохнешь… Женись, пока и тебя на край не потянуло. Кандидатура есть?
Ксавье помялся. Кивнул.
– Есть. – Ему вдруг захотелось поделиться с Хьюгом тем, чем он не делился еще ни с кем – единственным сном, который он ни разу не решился рассказать. – Ее зовут Клара…
– Как-как? – перебил Хьюг. – Клара, говоришь?
Ксавье запнулся.
– Д-да. Клара. А что?
– Да нет, ничего. – Хьюг зачем-то отвернулся в черноту. – Хорошее имя.
* * *
Стрельба снаружи совсем прекратилась. Стало тихо, только где-то очень далеко гудело пламя, вылизывая пустые коробки зданий, да иногда с шумом, похожим на тяжелый вздох, рушились перекрытия. Тишина отчетливо выдавала подготовку к новой атаке, Гуннар почти ощущал, как выдвинутые из глубины резервные роты занимают исходные позиции. Выродки этого не ощущали. Старикан сидел и тяжело дышал, как жаба, издыхающая под лучами солнца, а рыжий приподнялся, пошарил под собой и неожиданно вытащил сверток.
