Огненный цветок костра стал увядать. Гай-Росс поднял обе головы к небу. Рыжее солнце медленно плыло к земле — усталый труженик, возвращающийся в свой уютный дом.
— У Оливула есть время только до заката, — прошептал Гор.
Грег повел раненой рукой. Боль не возобновилась, и вместо нее по телу прокатился жар вновь собранных силы. Близнецы победно переглянулись.
Дремавшая мощь дракона вмиг разметала человеческий образ, и Черный князь воинственно расправил могучие крылья. Костер канул в тень, не оставив ни углей, ни золы, а небо простерло к крылатому змею радушные объятия. Грег-Гор оттолкнулся от земли и взмыл в бескрайнюю синеву навстречу последним всплескам остывающего дня. Он скользил между золотых облаков, и острый взгляд четырех голубых глаз искал море, о котором рассказывал Огонь. А внизу виднелись лишь неприступные громады скал, да за горным кряжем вдали различались пустые ковры равнин. Дракон короткими мощными толчками поднимался выше и выше. Показался край необъятного царства лесов. Прорвавшись сквозь перины облаков, Грег-Гор достиг той высоты, которая считалась пределом даже для самых опытных и сильных представителей Племени. Глаза заволакивал серый туман, легкие рвались от напряжения, и все же он увидел — светлую искрящуюся рябь океана на востоке.
Спуск к земле Черный князь проделал как по серпантину, спикировал между двух скал и, уровняв полет, помчался к океану. «Юлька, Юлька, я вернусь и найду тебя, — твердил Грег-Гор, в спешке оглядывая близлежащие ущелья. — Подожди, сестренка. Мы вернемся вместе с Оливулом и Донаем. Все будет хорошо, обязательно будет!» Далекий океан, призрачный залив, остров в нем, и чинно подступающий вечер. Два сердца стучали в широкой груди в такт отчаянным мыслям: успеть бы! Только бы успеть!
Когда, услыхав зов брата, Пэр обратился за помощью к Воздуху, ветер с готовностью помчался на поиски, но принес лишь протяжные песни бескрайних просторов далеких степей. В тот момент Гаюнар был слишком взволнован, чтобы думать о причинах столь странного поведения Стихии, и, отказавшись от попыток найти общий язык с вольнолюбивым ее детищем, поднялся в поднебесье. Таинственная страна предстала перед его глазами многоликой картиной: острые гребни бесконечных гор на севере, синее покрывало морских далей на востоке, теряющийся в лучах палящего солнца юг, а вокруг — лесная пучина с редкими пролысинами полей и лугов. Ему потребовалось не менее четверти суток, чтобы, кружа в надоблачных высях, отыскать крошечную деревеньку, куда миряне привезли «ведьмака из Проклятой Лощины».
И вот теперь степная песня повторялась. Пэр сидел возле спящего в тени кудрявой ивы Данилы и слушал нескончаемую балладу о табунах свободных коней, о шорохе сухого ковыля, о морских волнах и пустынном зное. Ветер рассказывал о вольных краях, а лесная страна, где оказались внемиренцы, представлялась в его грустной песне вязким маревом, темницей, в которой господствовал рассудок.
— Игра, — задумчиво произнес Пэр. — Кто-то подчинил себе все отражения Стихий.
Данила приподнялся на локте.
— Ты с кем беседуешь?.. Что, уже вечер? — он увидал лиловую вереницу облаков, чинно плывущую к закату. — Черт возьми! Пэр, я просил разбудить меня через час!
— Тебе нужно было как следует отдохнуть, — отозвался призрак. — И не кипятись: до сих пор ничего не изменилось.
— А чему меняться-то? — буркнул Данила и кивнул на Вадимира. — Надо понимать, в себя не приходил?
Пэр со вздохом покачал головой.
— Я просил ветер рассказать мне о Мире, а он как будто увяз в воспоминаниях о недосягаемом. Наверное, Игра мешает Воздуху быть самим собой.
— Замечательно, — с сарказмом обронил Данила и пошел к воде.
— Данька, — нагнал его голос Пэра, — ты говорил, что Жизнь показала тебе Грег-Гора среди скал. Я видел единственный горный массив — на севере за лесами. Это около трех сотен верст отсюда, но если твоя Стихия покажет дорогу, я отправлюсь вслед за ней, и тогда…
— Ты еще не убедился, что одиночный вылет положительных результатов нам не дает? — отозвался Гаюнар. — Давай-ка лучше приведем в чувство нашего приятеля Кочевника. Худо-бедно, а он знает, что произошло в доме отца до того, как я, очертя голову, ворвался на двор.
Предлагая разбудить раненого, Данила в первую очередь рассчитывал на силу своей Стихии, и был неприятно удивлен, когда и на этот раз Жизнь, беспрепятственно проникнув в тело юноши, не породила никаких видимых изменений. Пэр не мешал, но от третьей подряд попытки брата все же остановил.
— Что-то с ним творится необычное, — сказал он, приближаясь к лежащему. — Посмотри, его дыхание ничем не отличается от дыхания здорового спящего человека. Пульс нормальный, лихорадки нет. Да и рана в целом не серьезна. Мне кажется, объединенное сознание Кочевника и человека еще не нашло своего места.
Младший Гаюнар нахмурившись изучал бледное лицо молодого ратника. О людях, кто в каких-то, данных свыше, свойствах оказался идентичен Кочевнику, знали в Структуре немногие. Даже Серафима не могла сказать, что представляли собой «потенциальные копии» тех, кто превратился в пустоту, когда Великий всемогущей рукой изъял их из Первой Игры. И вот после таинственного единения двух несовместимых по всем законам Судьбы душ, возродившееся существо было беспомощно в новых для него условиях.
— В кланоидах объединяются люди и внемиренцы, — негромко заговорил Пэр. — Образуется нерушимое братство, семья. Он не станет сам собой, пока рядом нет его друга.
— А его друг, увидав Доная, сиганул с третьего этажа и грянулся об асфальт, — невесело хмыкнул Данила.
— И стал Обманувшим Смерть, — призрак выжидающе посмотрел на брата.
Гаюнар невольно содрогнулся.
— Ты предлагаешь отправиться на поиски этого типа в Структуру?
Пэр поспешно замотал головой.
— Может быть позвать как-нибудь? — неуверенно предложил он.
— Как именно? Это только у Юльки получается: брякнула — и готово дело.
Не успел он закончить свою мысль, как призрак схватил его за руку, призывая к молчанию. Данила замер, вслушиваясь в ленивый шелест листвы, но кроме обычных лесных звуков не различил ничего особенного.
— Пэр? — одними губами позвал он.
«Что-то приближается к нам, — пришел мысленный ответ. — Оно сродни Воздуху».
— И Жизни, — прошептал Гаюнар, вдруг почувствовав, как Стихия тянется к своей части. — Аполлон, Артемида!
Издали донесся собачий лай. Не прошло и минуты, как оба пса выскочили из чащи и бросились к хозяину. Под лавиной безудержной собачей радости Даниле пришлось отступить, а потом и вовсе сесть на землю, ибо иначе четвероногие друзья сбили бы его с ног.
