Женщины слушали с застывшими лицами, пока он объяснял план Рисаны.
– Вам придется идти без оружия и сопровождения, – добавила Джин. – У нас ничего не получится, если люди Мата заподозрят, что вас подослали. Ни король, ни я не требуем от вас жертвы: если вы считаете, что это слишком опасно, вы вправе отказаться – речь идет только о добровольцах.
Одна за другой женщины Кокру выходили вперед, подтверждая тем самым свою готовность участвовать в операции.
В этот день Мазоти не стала атаковать отряд Мата, и даже, более того, разведчики доложили гегемону, что армия Дасу отступила на полмили, оставив свободным пространство вокруг холма.
Перед самым рассветом ветер донес до лагеря женские голоса и разбудил спавшего в палатке Мата.
Неужели я вижу падающий в долине снег?
Или это дождь умывает лица детей?
О, моя скорбь, как сильна моя скорбь!
Нет, не снег покрывает долину.
Нет, не дождь умывает лица детей.
О, моя скорбь, как сильна моя скорбь!
Это воины, павшие, точно осыпающиеся лепестки хризантем.
Мой сын, о, мой сын, он не вернется домой после сражения.
Мата стоял перед своей палаткой, не обращая внимание на снегопад, и вскоре его лицо стало влажным от растаявших снежинок. Вскоре на вершину выехал и Рато Миро:
– Гегемон, это женщины Кокру с песнями поднимаются по склону холма. Хоть их и не сопровождают солдаты, они могут оказаться шпионами Дасу.
Теперь Мата услышал и мужские голоса, подхватившие старую народную песню, известную в Кокру каждому ребенку.
– Сколько наших солдат уже сдались Куни, если их голоса звучат так громко? – спросил Мата Цзинду.
– Так поют вовсе не пленники, – после некоторых колебаний ответил Рато. – Это наши солдаты.
Ошеломленный, Мата окинул взглядом лагерь и увидел, как в предутренней мгле из палаток выходят солдаты: кто-то спросонья тер глаза, кто-то пел, но были и такие, кто плакал, не скрывая слез.
– Женщины так поют уже несколько часов, – сказал Рато Миро. – Командиры приказали солдатам залепить уши воском, но они не подчинились. Многие даже спустились вниз, в надежде узнать от них что-нибудь о своих семьях.
Мата молча слушал адъютанта, и Рато предложил:
– Быть может, нам следует пойти в атаку? – спросил. – Этот тактический ход Куни Гару достоин всяческого презрения.
Мата покачал головой:
– Боюсь, слишком поздно: Куни забрал сердца наших солдат.
Когда он вернулся в палатку, Мира продолжала вышивать.
Мата взглянул на ткань и увидел одну лишь черную линию, извивавшуюся на белом фоне и не имевшую конца. Перейти через край пялец стежки не могли и метались, как зверь в клетке.
– Мира, может, сыграешь что-нибудь? Я больше не вынесу это пение.
Мира отложила в сторону вышивание, взяла в руки кокосовую лютню и ударила по струнам, а гегемон начал хлопать в ладоши и петь.
Моя сила так велика, что могу сдвинуть горы.
Мой дух способен накрыть море,
Однако боги отвернулись от меня,
Даже скакун сбился с пути.
Что мне делать, моя Мира? Что я могу сделать?
Дорожка слез пролегла по щекам Миры, глаза солдат, стоявших вокруг палатки, заблестели в свете факелов, и Рато поднял руку, чтобы смахнуть слезинку с ресниц.
А Мира тем временем запела под собственный аккомпанемент:
Нас окружают люди Дасу,
Песни Кокру разбивают наши сердца.
Как жаль, что ты не рыбак, мой король,
А я дочь такого же рыбака…
Мира замолчала, музыка стихла, но всем казалось, что песня продолжает звучать под завывания ветра.
– Куни всегда милосердно обращается с пленниками, – сказал ей Мата. – Когда окажешься у него, расскажи, как жестоко с тобой обращались, и о тебе позаботятся.
– Ты всех считаешь предателями, – с горечью заметила Мира, – но это не так.
По мере того как Мира говорила, ее голос становился все тише, и Мата, стоявший к ней спиной, повернулся, когда он превратился в шепот, он бросился к ней, но было уже поздно: клинок из рога крубена, который сжимали ее руки, глубоко вошел в сердце.
Вой Мата разнесся на мили и смешался с голосами мужчин и женщин Кокру, и все, кто его слышал, невольно содрогнулись.
Мата стер с лица горячие слезы и осторожно уложил тело Миры на землю.
– Рато, собери всех всадников, готовых последовать за мной. Мы прорвем окружение.
«Все, как на Волчьей Лапе», – подумал Рато. Восемьсот всадников Кокру мчались вниз по склону горы, точно стая волков, и успели преодолеть половину расстояния до лагеря спящей армии Дасу, прежде чем была поднята тревога и солдаты короля Куни попытались их остановить.
Рато чувствовал, как его охватывает хорошо знакомая жажда битвы: больше не чувствовалось ни холода, ни страха ни голода. Отчаяние исчезло, ему на смену пришла радость – он снова скакал бок о бок со своим господином, величайшим воином, из всех, что когда-либо сражались на островах Дара.
Разве однажды они вместе с Мата Цзинду не разбили войско непобедимого Киндо Мараны? Разве однажды не свалились с неба и едва не застали врасплох предателя Куни Гару? Разве он не разил врага мечом по имени Простота, который ему подарил Мата Цзинду после схватки с единственным противником, оказавшим ему достойное сопротивление?
«Мы еще даже не начали сражаться».
Вперед и вперед мчались восемьсот всадников Кокру, разрывая сомкнутые ряды пехоты Дасу, пробивая, точно могучий таран двери. И хотя всадники продолжали падать на землю, На-ароэнна сверкал, точно серп луны сквозь клубящийся снег и ревущий ветер, и косил врагов, встававших на его пути. Все меньше и меньше всадников оставалось рядом с Мата Цзинду, но Горемау наносил удары, словно кулак Фитовео, сокрушая тех, кто осмеливался поднять оружие, и они рассыпались, как грецкие орехи под ударами молотка.
Когда наступил рассвет, Мата наконец прорвался сквозь ряды воинов Дасу, и с ним осталось меньше сотни всадников.
Они ехали на юг, в сторону моря. Из-за не стихавшей метели все вокруг казалось одинаковым, и Мата заблудился. Остановившись на развилке, заметив свет в окошке фермерского домика, он постучал в дверь:
– В каком направлении находится Чаруза?
Старый фермер посмотрел на воина, стоявшего на пороге, и не узнать его не мог: рост и могучие плечи, глаза с двойными зрачками, – подобных Мата Цзинду больше нет.
Два сына старика сражались в его бесконечных войнах гегемона и погибли за него. Старик устал от разговоров о доблести и чести, славе и мужестве и не хотел помогать человеку, из-за которого сильные парни, которые могли бы трудиться в поле, погибли, не понимая за что, хотя кое-кто сказал, что это правильное и благое дело.
