— Значит, пока живой — живи, а умрешь — будет все равно? Нет, так нельзя. Я затеял дело и должен его обеспечить. По крайней мере на первое время.
— Тщеславен ты. Все вы такие, профессора.
— Ну уж неправда. Это долг. У тебя долг перед больными, а у меня перед наукой. Нет, я, конечно, знаю, что все эти штучки — долг и прочее — только самовнушение, но оно органически вошло в меня, и с ним умру. И не хочу себя разубеждать, иначе жить нельзя… Даже эти последние месяцы.
Она поморщилась при последней фразе. Правильно, не нужно повторять.
— Я смотрю на тебя и завидую. (Нашла чуму!) Нет, не этому. Увлеченности. «Чокнутый». Потому ты и холостяком остался, что все ушло в науку. Сотворил кумира, создал храм и служишь и ничего больше не видишь. Хорошо так жить!
Горечь в голосе.
Как ей скажешь после этого об анабиозе! Она бы никогда не позволила так сделать и поэтому понять не сможет. Я, наверное, помолчу пока. Хотя так трудно от нее таиться.
— Но ты одобряешь эти планы?
— Еще бы!
Механически отвечает. Мысли далеко, я вижу. Думает, наверное: «Пусть увлекается. Так ему будет легче». Все-таки мои идеи ей чужды. Жалко. Но вот снова говорит:
— А знаешь, Ваня, я тоже раздумывала о твоей машине.
Пауза. Продолжает:
— Сомнения есть: сможете ли вы отразить специфику острых патологических процессов. Ведь есть различия, например, в нарушениях кровообращения при перфоративной язве или ранениях живота. А биохимия крови и тем более разная.
Рот ее произносит слова, а лицо и глаза неподвижные. Какое-то скорбное выражение в них. Ей неинтересна машина сейчас. А мне она все равно важна.
— Я понял. Это — слабое место, верно. Но мы просто не можем моделировать каждый орган до молекул, а от них зависит специфика патологических процессов.
— Но если пренебречь спецификой, то не пропадет ли самое главное? Что определяет тяжесть и течение болезни?
— Это я пока не знаю. Для этого нужно выразить сдвиги в организме количественно, числом, и определить, насколько они зависят от клеток, насколько — от органов. Что — общее и что — отличное. Думаю, что моделирование этого общего уже много даст для медицины.
Как сложно, даже сам запутался. Стоит ли продолжать разговор? Она страдает.
Молчим. Я смотрю на нее.
(Помню, сидит, сжав лицо ладонями, и мрачно смотрит в стол из-под нахмуренных бровей. Бросает слова, как камни. «Шла к тебе, не разбирая дороги. Хотя бы попасть под машину… Такое отчаяние. Молю бога: убей меня, или тебя, или его. Или даже… детей. Преступница я, да?»)
Сидит, молчит. Хочет уйти и меня жалеет. Знает, что мне будет тошно потом… Заинтересовать.
— Расскажи о ребятах.
Одна из наших любимых тем. Это _ее_ дети, поэтому мне тоже все интересно. Я был бы для них хорошим отцом. Нет, подожди, наверное, они бы тебе мешали. Для меня отцовство — абстрактное чувство, знаю только по книгам.
Улыбнулась грустно, но чуть светлее.
— Трудно с Костей. Мальчик большой, пятнадцать лет, сильный. В книгах, в кино — борьба, драки. Ему это импонирует, а я не хочу.
— Знаешь, это с возрастом пройдет — увлечение приключениями. Все мальчишки это переживают. Самое главное, чтобы был умный.
— Главное ли? Умных подлецов тоже вполне достаточно.
— Очень умные редко бывают подлецами. Это чаще середнячки в смысле интеллекта.
— Не могу же я рассчитывать, что он будет талантливым.
— Ум и талант — разные вещи. С талантом родятся, а ум воспитывают.
— Ты же знаешь, что мы стараемся. Я, как дура, учу английский, а Павел занимается с ними математикой.
Встала, прошлась по кухне. Рассеянно смотрит по сторонам.
— Помыть тебе посуду?
— Не нужно, прошу тебя. Посиди, поговорим. А я погляжу на тебя.
— Все говорят — нужно прививать детям культуру. Ты мне скажи: что это такое, культура? Нет, дай сначала я сама.
— Валяй.
(Я-то сам не очень ясно представляю — культура?)
— Мне кажется, что есть узкое и широкое понятие. Узкое я бы, пожалуй, сказала так: знания по искусству, истории, науке, и еще к этому поведение, такт, вежливость. Но это не настоящая культура. Согласен? Или я сказала глупость? Знаешь, Ваня, я ужасно стесняюсь изрекать умные вещи. Все мне кажется — «куда ты лезешь?». Это я только перед тобой осмеливаюсь.
— Ладно, не прибедняйся. Продолжай.
(Ей бы думать побольше, был бы толк. Нужно все время тренироваться в думании.)
— Так вот, настоящая культура включает еще систему убеждений, взглядов, отражающих гуманизм. Прости меня за такое громкое слово. Смысл его я не могу передать, но чувствую.
Она даже немножко порозовела. Нравится высказывать идеи. Пусть немного успокоится перед уходом.
— Вот в том-то и дело. Любушка, что это слово очень расплывчатое. Многие на него предъявляют права и заявляют, что их определение истинное. Мне кажется, что его нужно определить количественно — степень гуманизма. Гуманизм в отношении чего-то определенного.
— Это мне непонятно. Но я знаю, что гуманизм один. Внешняя культура может быть и без него, но воспитать в детях гуманизм без знаний культуры невозможно.
Люба не понимает кибернетики. Она целиком находится в мире качественных отличии. Доброта для нее — это качество. Она всегда ей следует, пока не попалась на этой любви. Вопрос о количестве гуманизма мы обсуждали с Ленькой. А сейчас не будем забираться в дебри.
— Ты уже сама сказала — можно привить знаниями, культурой. Искусством, идеалами, классиками.
— Он не хочет их читать. Говорит, что скучно и неестественно.
— Доля правды в этом есть. Недавно мне попался «Обломов». Боже мой, вот нудота!
— Фи, какое слово, профессор!
— Ну, знаешь, нельзя все говорить классиками.
— Нужно стараться. Все, что о детях, меня кровно задевает. А сейчас мне все-таки нужно идти. Потом поговорим. (Когда потом?)
Встала. Посмотрела на меня: каков? Спокойный? Можно уже оставить? Дома ждут. Стараемся обмануть друг друга.
— Да, иди, моя милая. Надо, значит, надо.
— Подай мне пальто, пожалуйста.
Она любит, чтобы я за ней поухаживал.
Пальто с дорогим воротничком. Муж купил. На свою зарплату не смогла бы. Знакомый запах.
Несколько секунд послушала у дверей. Потом обернулась, вздернула личико. Смотрю: оно почти обычное. Улыбается. Нет, глаза другие, тревожные.
— Целуй. Пошла.
И все. Дверь хлопнула. Каблуки простучали по лестнице, и стало тихо.
Опять один.
Не распускаться!
Вымоем сначала посуду. Агафья придет только послезавтра, оставить нельзя. Беспорядок не люблю, хотя и холостяк.
