— Четыре дня, — еще раз тихо повторил он. Не двигаясь, они лежали в темноте.
— Спокойной ночи, — сказала наконец жена. Он услышал легкий шорох: Милдред шарила по подушке. Радиовтулка шевельнулась под ее рукой, как живое насекомое, и вот она снова жужжит в ушах Милдред.
Он прислушался — его жена тихонько напевала. За окном мелькнула тень. Осенний ветер прошумел и замер. Но в тишине ночи слух Монтэга уловил еще какой-то странный звук: словно кто-то дохнул на окно. Словно что-то, похожее на зеленоватую фосфоресцирующую струйку дыма или большой осенний лист, сорванный ветром, пронеслось через лужайку и исчезло.
«Механический пес, — подумал Монтэг. — Он сегодня на свободе. Бродит возле дома… Если открыть окно…» Но он не открыл окна.
Утром у него начался озноб, потом жар.
— Ты болен? — спросила Милдред. — Не может быть!
Он прикрыл веками воспаленные глаза.
— Да, болен.
— Но еще вчера вечером ты был совершенно здоров!
— Нет, я и вчера уже был болен. — Он слышал, как в гостиной вопили «родственники».
Милдред стояла у его постели, с любопытством разглядывая его. Не открывая глаз, он видел ее всю — сожженные химическими составами, ломкие, как солома, волосы, глаза с тусклым блеском, словно на них были невидимые бельма, накрашенный капризный рот, худое от постоянной диеты, сухощавое, как у кузнечика, тело, белая, как сало, кожа. Сколько он помнил, она всегда была такой.
— Дай мне воды и таблетку аспирина.
— Тебе пора вставать, — сказала она. — Уже полдень. Ты проспал лишних пять часов.
— Пожалуйста, выключи гостиную.
— Но там сейчас «родственники»!
— Можешь ты уважить просьбу больного человека?
— Хорошо, я уменьшу звук.
Она вышла, но тотчас вернулась, ничего не сделав.
— Так лучше?
— Благодарю.
— Это моя любимая программа, — сказала она.
— Где же аспирин?
— Ты раньше никогда не болел. — Она опять вышла.
— Да, раньше не болел. А теперь болен. Я не пойду сегодня на работу. Позвони Битти.
— Ты ночью был какой-то странный. — Она подошла к его постели, тихонько напевая.
— Где же аспирин? — повторил Монтэг, глядя на протянутый ему стакан с водой
— Ах! — она снова ушла в ванную. — Что-нибудь вчера случилось?
— Пожар. Больше ничего.
— А я очень хорошо провела вечер, — донесся ее голос из ванной.
— Что же ты делала?
— Смотрела передачу.
— Что передавали?
— Программу.
— Какую?
— Очень хорошую.
— Кто играл?
— Да, ну там вообще — вся труппа.
— Вся труппа, вся труппа, вся труппа… — Он нажал пальцами на ноющие глаза. И вдруг бог весть откуда повеявший запах керосина вызвал у него неудержимую рвоту.
Продолжая напевать, Милдред вошла в комнату.
— Что ты делаешь? — удивленно воскликнула она. Он в смятении посмотрел на пол.
— Вчера мы вместе с книгами сожгли женщину…
— Хорошо, что ковер можно мыть.
Она принесла тряпку и стала подтирать пол.
— А я вчера была у Элен.
— Разве нельзя смотреть спектакль дома?
— Конечно, можно. Но приятно иногда пойти в гости.
Она вышла в гостиную. Он слышал, как она поет.
— Милдред! — позвал он.
Она вернулась, напевая и легонько прищелкивая в такт пальцами.
— Тебе не хочется узнать, что у нас было прошлой ночью? — спросил он.
— А что такое?
— Мы сожгли добрую тысячу книг. Мы сожгли женщину.
— Ну и что же?
Гостиная сотрясалась от рева.
— Мы сожгли Данте, и Свифта, и Марка Аврелия…
— Он был европеец?
— Кажется, да.
— Радикал?
— Я никогда не читал его.
— Ну ясно, радикал. — Милдред неохотно взялась за телефонную трубку. — Ты хочешь, чтобы я позвонила брандмейстеру Битти? А почему не ты сам?
— Я сказал, позвони!
— Не кричи на меня!
— Я не кричу. — Он приподнялся и сел на постели, весь красный, дрожа от ярости.
Гостиная грохотала в жарком воздухе.
— Я не могу сам позвонить. Не могу сказать ему, что я болен.
— Почему?
«Потому что боюсь, — подумал он. — Притворяюсь больным, как ребенок, и боюсь позвонить потому, что знаю, чем кончится этот короткий телефонный разговор: „Да, брандмейстер, мне уже лучше. Да, в десять буду на работе“».
— Ты вовсе не болен, — сказала Милдред. Монтэг откинулся на постели. Сунул руку под подушку. Книга была там.
— Милдред, что ты скажешь, если я на время брошу работу?
— Как? Ты хочешь все бросить? После стольких лет работы? Только из-за того, что какая-то женщина со своими книгами…
— Если бы ты ее видела, Милли…
— Мне до нее нет дела. Не держала бы у себя книги! Сама виновата! Надо было раньше думать! Ненавижу ее. Она совсем сбила тебя с толку, и не успеем мы оглянуться, как окажемся на улице, — ни крыши над головой, ни работы, ничего!
— Ты не была там, ты не видела, — сказал Монтэг. — Есть, должно быть, что-то в этих книгах, чего мы даже себе не представляем, если эта женщина отказалась уйти из горящего дома. Должно быть, есть! Человек не пойдет на смерть так, ни с того ни с сего.
— Просто она была ненормальная.
— Нет, она была нормальная. Как ты или я. А может быть, даже нормальнее нас с тобой. И мы ее сожгли.
— Это все пройдет и забудется.
— Нет, это не пройдет и не забудется. Ты когда-нибудь видела дом после пожара? Он тлеет несколько дней. А этот пожар мне не потушить до конца моей жизни. Господи! Я старался потушить его в своей памяти. Всю ночь мучился. Чуть с ума не сошел.
— Об этом надо было думать раньше, до того, как ты стал пожарным.
— Думать! — воскликнул он. — Да разве у меня был выбор? Мой дед и мой отец были пожарными. Я даже во сне всегда видел себя пожарным.
Из гостиной доносились звуки танцевальной музыки.
— Сегодня ты в дневной смене, — сказала Милдред. — Тебе полагалось уйти еще два часа тому назад. Я только сейчас сообразила.
— Дело не только в гибели этой женщины, — продолжал Монтэг. — Прошлой ночью я думал о том, сколько керосина я израсходовал за эти десять лет. А еще я думал о книгах. И впервые понял, что за каждой из них стоит человек. Человек думал, вынашивал в себе мысли. Тратил бездну времени, чтобы записать их на бумаге. А мне это раньше и в голову не приходило.
Он вскочил с постели.
— У кого-то, возможно, ушла вся жизнь на то, чтобы записать хоть частичку того, о чем он думал того, что он видел. А потом прихожу я, и — пуф! — за две минуты все обращено в пепел.
