— Да, — ответствовал Баларма, — ибо послушники Будды обрели у нас приют — недолго отдыхая здесь, в нашем монастыре.
— Это воистину интересно, — кивнул Арам, — ибо хотелось бы мне поговорить с ними и узнать при случае побольше об их Пути.
— Коли ты останешься на время здесь, тебе предоставится много таких возможностей.
— Тогда я так и поступлю. А долго ли будут они здесь?
— Сие мне неведомо.
Арам кивнул.
— Когда смогу я поговорить с ними?
— Сегодня вечером, в тот час, когда все монахи собираются вместе и беседуют на любые темы, — все, кроме принявших обет безмолвия.
— Ну а до тех пор я посвящу свое время молитве, — сказал Арам. — Благодарю тебя.
Каждый слегка поклонился, и Арам вошел в свою келью.
В тот вечер Арам был среди монахов в час общения. В это время члены обоих орденов встречались друг с другом и пускались в богоугодные беседы. Сэм там не присутствовал, не было и Така, ну а Яма и вовсе здесь не появлялся.
Арам уселся за длинный стол в рефектории напротив нескольких буддистских монахов. Некоторое время он поговорил с ними, обсуждая доктрину и практику, касту и вероучение, погоду и текущие дела.
— Кажется странным, — сказал он чуть погодя, — что ваш орден проник так далеко на юг и на запад.
— Мы — странствующий орден, — откликнулся монах, к которому он обратился. — Мы следуем ветру. Мы следуем своему сердцу.
— В земли, где проржавела почва, в сезон гроз? Может, где-то здесь имело место какое-то откровение, которое могло бы расширить мои представления о мире, узнай я о нем?
— Все мироздание — сплошное откровение, — сказал монах. — Все меняется — и в то же время остается. День следует за ночью… каждый день — иной, но все же — это день. Почти все в мире — иллюзия, однако формы этой иллюзии следуют образцам, составляющим часть божественной реальности.
— Да-да, — вмешался Арам. — В путях иллюзии и реальности я многоопытен, но спрашивал-то я о том, не появлялось ли в округе новых учителей, не возвращался ли кто из старых или, быть может, имела место божественная манифестация, которая могла бы помочь пробуждению моей души.
С этими словами нищий смахнул со стола красного, размером с ноготь большого пальца жука, который ползал рядом с ним, и занес над ним сандалию, чтобы его раздавить.
— Молю, брат, не причиняй ему вреда, — вмешался монах.
— Но их всюду множество, а Властелины Кармы утверждают, что, во-первых, человек не может вернуться в мир насекомым, а во-вторых, убийство насекомого не отягчает личной кармы.
— Тем не менее, — объяснил монах, — поскольку вся жизнь едина, в этом монастыре принято следовать доктрине ахимсы и воздерживаться от прерывания любого ее проявления.
— Но ведь, — возразил Арам, — Патанджали утверждает, что правит намерение, а не деяние. Следовательно, если я убил скорее с любовью, чем с ненавистью, то я словно бы и не убивал. Признаю, что в данном случае все не так и, без сомнения, налицо злой умысел; стало быть, груз вины падет на меня, убью я или нет, — из-за наличия намерения. Итак, я мог бы раздавить его и не стать ничуть хуже — в соответствии с принципом ахимсы. Но поскольку я здесь гость, я конечно же уважу местные обычаи и не совершу подобного поступка.
И он отодвинул от жука свою ногу: тот не сдвинулся с места, лишь чуть пошевеливая красными своими усиками.
— Воистину, вот настоящий ученый, — сказал монах ордена Ратри.
Арам улыбнулся.
— Благодарю тебя, но ты неправ, — заявил он. — Я лишь смиренный искатель истины, и при случае мне, бывало, выпадала удача прислушиваться к умным речам. Если бы мне везло так и в дальнейшем! Если бы неподалеку оказался какой-нибудь замечательный учитель или ученый, по раскаленным углям пошел бы я к нему, чтобы сесть у его ног и выслушать его слова или последовать его примеру. Если…
И он вдруг прервался, ибо все вокруг уставились на дверь у него за спиной. Не оглядываясь, он молниеносно раздавил жука, что замер около его руки. Две крохотные проволочки проткнули сломанный хитин его спинки, наружу проступила грань крошечного кристаллика.
Тогда Арам обернулся, и его зеленый глаз, скользнув вдоль рядов сидевших между ним и дверью монахов, уставился прямо на Яму; тот был облачен во все алое — галифе, сапоги, рубаха, кушак, плащ и перчатки; голову венчал кроваво-красный тюрбан.
— «Если»? — сказал Яма. — Ты сказал «если»? Если бы какому-либо мудрецу или же божественной аватаре случилось оказаться поблизости, ты бы хотел с ним познакомиться? Так ли ты сказал, чужак?
Нищий поднялся из-за стола и поклонился.
— Я — Арам, — заявил он, — странник и спутник — каждому, кто ищет просветления.
Яма не поклонился в ответ.
— Зачем же ты перевернул собственное имя, Владыка Иллюзий, когда лучше любого герольда оповещают о тебе твои слова и деяния?
Нищий пожал плечами.
— Я не понимаю, о чем ты говоришь.
Но губы его опять искривила усмешка.
— Я тот, кто домогается Пути и Права, — добавил он.
— Мне в это трудно поверить, ведь на моей памяти ты предаешь уже тысячи лет.
— Ты говоришь об отпущенных богам сроках.
— Увы, ты прав. Ты грубо ошибся, Мара.
— В чем же?
— Тебе кажется, что дозволено будет тебе уйти отсюда живым.
— Ну конечно, я предвижу, что так оно и будет.
— Не учитывая многочисленные несчастные случаи, которые могут обрушиться в этом диком краю на одинокого путника.
— Уже много лет путешествую я в одиночку. И несчастные случаи всегда были уделом других.
— Ты, наверное, считаешь, что даже если тело твое будет здесь уничтожено, твой атман перенесется прочь, в где-то заранее заготовленное другое тело. Уверен, кто-нибудь уже разобрался в моих заметках, и этот фокус стал для вас возможным.
Брови нищего чуть нахмурились и сдвинулись на долю дюйма теснее и ниже.
— Тебе невдомек, что сокрытые в этом здании силы делают такой перенос невозможным.
Нищий вышел на середину комнаты.
— Яма, — воззвал он, — ты безумец, коли собираешься сравнивать свои ничтожные после падения силы с мощью Сновидца.
— Может и так, Повелитель Мара, — ответил Яма, — но слишком уж долго я дожидался этой возможности, чтобы откладывать ее на потом. Помнишь мое обещание в Дезирате? Если ты хочешь продлить цепь своих перерождений, у тебя нет другого выхода, тебе придется пройти через эту, единственную здесь дверь, которую я преграждаю. Ничто за пределами этой комнаты не в силах тебе ныне помочь.
И тогда Мара поднял вверх руки, и родилось пламя.
