Неужели тогда звезды, в том числе и Солнце, взорвутся и начнется образование сверхновой звезды?..
— Это не может продолжаться, — мрачно сказал Флетчер.
Хэммонд скроил кислую мину.
— Вот как? Но мы твердим об этом вот уже полгода, если не больше.
— Пора, наконец, что-то предпринять. Они посылают нам все больше и больше этой дряни. И как, скажи на милость, дать им понять, чтоб это, наконец, прекратилось?
— Они!.. Мы и представления не имеем, кто это такие — «они», — вставил Реймонд Николаус.
— Сейчас это не так уж и важно. Важно другое. То, что вещество продолжает постоянно прибывать. И чем больше его у нас, тем опасность выше. Но как прекратить эти поставки, черт побери?! Мы не знаем… А потому следует найти способ избавляться от плутония по мере его поступления.
— Что это ты надумал, а? — спросил Хэммонд.
Тогда Флетчер, яростно сверкнув глазами — тем самым он как бы давал понять, что никаких возражений не потерпит, — ответил:
— Я собираюсь переговорить с Асенионом.
Хэммонд презрительно фыркнул.
— С Асенионом? Да ты с ума сошел!
— Нет. Это он сумасшедший. Но он единственный, кто может помочь.
Историю Асениона можно было назвать весьма печальной, даже трагичной. И совершенно загадочной.
То был один из самых выдающихся физиков-атомщиков, ученый, которого можно было бы поставить рядом с Рутерфордом, Бором, Гейзенбергом, Ферми, Мейтнером. В двенадцать лет — выпускник Гарварда, через пять лет защитил докторскую диссертацию в Эм-Ай-Ти,[1] после чего опубликовал целое море совершенно блестящих работ, исследовавших тайны сцепления атомов. В последние десятилетия XXI века ему, казалось, удалось раз и навсегда разгадать все загадки Вселенной, ставившие человечество в тупик на протяжении столетий. А затем вдруг в возрасте двадцати восьми лет он без каких-либо внятных объяснений и предупреждений резко отошел от дел.
— Я потерял интерес, — заявил он. — Физика меня больше не занимает. Почему это я должен тратить единственную жизнь на выяснение строения вещества?
Как все это скучно и утомительно!.. Ведь когда человек, к примеру, любуется Парфеноном, он же не задает себе вопроса, из чего сделаны колонны или какие подъемные устройства понадобились, чтоб установить их там, где они стоят. Главное — что Парфенон существует, что он поразительно прекрасен. Красота — вот что сейчас меня интересует. И со Вселенной то же самое. Я вижу Вселенную, вижу ее красоту и совершенство! Так какое мне дело до устройства лесов и подъемных механизмов? И не только мне. Кому вообще какое дело?..
И он отказался от профессорской должности, ушел из университета, сжег все бумаги и поселился в квартире на двадцать третьем этаже высотного здания в западном Манхэттене, где устроил совершенно изумительный зимний сад-лабораторию. Он собирался проводить там эксперименты по интенсивному цветоводству и огородничеству.
— Ананасовидные, — говорил Асенион. — Теперь я занят разведением гибридов этих удивительных растений… Ананасовидные — вот отныне смысл моего существования.
Ромельмейер, бывший учитель Асениона из Гарварда, приписывал эти квартирные чудачества переутомлению и считал, что месяцев через шесть-восемь все наладится и его ученик снова вернется к работе.
Джэнтзен, на долю которого выпало величайшее счастье первым прочесть совершенно потрясающую диссертацию юного ученого в Эм-Ай-Ти, тоже излучал сочувствие и пытался убедить всех, что Асенион, должно быть, зашел в ходе работы в тупик, что едва не свело его с ума и вызвало столь драматичное решение. «Возможно, он вдруг обнаружил, что смотрит прямо в бездну противоречий. И это тогда, когда ему казалось, что ответ уже найден, говорил Джэнтзен. — Ас чего бы еще ему вдруг сбегать? Но уверяю, в бегах он будет недолго. Это не в его натуре».
Биркхард их Калифорнийского технологического, прежде работавший в той же области, которая затем целиком перешла в ведение Асениона, соглашался с выводами Джэнтзена. «Должно быть, наткнулся вдруг на что-то волосатое и страшное, бедолага. Но настанет день, и он проснется. И в голове у него уже будет готовое решение проблемы. И прощай, всякое там садоводство! К полудню он уже соорудит статейку, которая перевернет с ног на голову все наши представления о ядерной физике. Этим дело и кончится!»
Но Джесси Хэммонд, физик, на протяжении двух последних лет игравший с Асенионом в теннис, смотрел на ситуацию более скептически.
— Он сошел с ума! — говорил Хэммонд. — Крыша окончательно съехала. И в себя он уже никогда не придет!
— Думаешь? — спросил Лью Флетчер, который тоже некогда был довольно близким другом Асениона, хоть и не играл с ним в теннис.
Хэммонд улыбнулся.
— Даже не сомневайся. Примерно года два назад начал замечать. Взгляд у него иногда становился такой странный и нехороший. И в теннис играл все хуже и хуже. Его подача, а он даже не смотрит, куда подает. А когда проигрывал, сразу чувствовалось, что ему плевать, И знаешь что еще? Да за весь последний год он ни разу не сделал ни одного крученого паса. А это очень о многом говорит. Ведь прежде он только и знал, что подкручивать мячи. А теперь ему все равно, играет спустя рукава. Полное безразличие. Я еще тогда сказал себе: «У этого парня крыша поехала, никак не иначе».
— Или же он работает над проблемой, которая занимает его куда больше тенниса.
— Да без разницы, — сказал Хэммонд. — Нет, Лью, точно тебе говорю: он окончательно свихнулся! И уже никогда не придет в себя.
Разговор этот состоялся примерно год назад. За все последующее время не произошло ничего, что могло бы изменить мнение друзей. Загадочное появление на Земле плутония-186 не вызвало никаких комментариев у Асениона, продолжавшего обитать у себя в пентхаусе на Манхэттене. Не заинтересовал его и теоретический спор между ведущими физиками, бурно обсуждавшими фантастическую возможность существования параллельных миров. Он продолжал торчать взаперти в компании со своими ананасовидными, в квартире, из которой открывался потрясающий вид на улицы Манхэттена.
«Что ж, — подумал Флетчер, — возможно, Асенион действительно свихнулся. Но не потерял же он остатки разума и память. И еще… может, у него все же имеются одна-две идейки касательно…»
— А ты, я гляжу, ни чуточки не постарел, — сказал Асенион.
Флетчер почувствовал, что краснеет.
— Господи, Айк, да мы же не виделись всего каких-нибудь полтора года!
— Разве? — в голосе Асениона звучало безразличие. — А мне показалось, гораздо дольше.
И он выдавил рассеянную улыбку. Похоже, он вовсе не был рад встрече с Флетчером и его вовсе не интересовало, что привело бывшего коллегу в его уединенное «орлиное гнездо».
