Некоторые всерьез доказывали, что Дуономусу надо разрешить иметь двух жен, так как и Кэт Тирбах, и Лиз Винкли имеют на него права. И если, по слухам, Кэт Тирбах затевает судебный процесс, то же самое с не меньшим основанием вправе сделать и Лиз Винкли.
Дуономуса в первые дни я не видел. Все сведения о нем получал от Варлея, который извещал меня, что Эдвард Тирбах чувствует себя хорошо, к газетной перепалке относится равнодушно, наскоки и брань игнорирует. Начал исподволь заниматься делами своей обширной “империи”.
Лиз довольствовалась сомнительными газетными сообщениями и бывала очень рада, когда я заскакивал на минутку поделиться с ней тем, что узнавал от Варлея.
Во мне все сильнее росло чувство oбиды на Дуономуса за то, что он забыл обо мне. Кем бы он ни являлся, Бобом Винкли или Эдвардом Тирбахом, каждому из них я оказывал немалые услуги и теперь вправе ждать внимания к себе.
Между тем, Варлей сообщил, что Тирбах выписался из клиники и с головой окунулся в свои многочисленные заботы.
А я по-прежнему не имел от него никаких известий. Все настойчивее преследовала мысль: “Не пора ли предъявить Дуономусу счет? И кем бы он ни оказался, потребовать плату за свои услуги. Надо думать, что сведения и документы, которыми я обладаю, стоят немало!” В то время я вел безалаберную жизнь холостяка, работал ночами, спал до полудня. Было приятно чувствовать себя рабом настроения…
Однажды ранним утром меня разбудил телефонный звонок.
– Господин Елоу? - послышался в трубке незнакомый голос.
– Слушаю.
– С вами говорит секретарь Эдварда Тирбаха. Вы не могли бы подъехать сейчас к патрону на Беверли, тринадцать?
– Конечно,- с готовностью ответил я.
– Высылаю машину.
– Пожалуй, я быстрее доберусь на своей.
– Хорошо, господин Елоу. Мы ждем вас.
“Ну вот, кажется, Боб все вспомнил сам. Слава богу, что я ничего не успел предпринять”.
Я выпил чашку остывшего с ночи кофе и уже через полчаса входил в кабинет Эдварда Тирбаха. Он сидел за столом и перебирал какие-то бумаги. При моем появлении медленно поднял голову, дружелюбно предложил:
– Садитесь, Кларк.
Выглядел он устало, казалось, даже говорил с трудом.
– Вы завтракали? - осведомился он.
– Откровенно признаться, не успел.
– В таком случае позавтракаем вместе…
Он подал знак секретарше, и нам принесли сандвичи, кофе.
– Очень признателен вам за статьи,- начал Дуономус.- Для меня это весомая поддержка.
Вопреки ожиданию, говорил он сдержанно и своим тоном сразу же установил в наших отношениях некоторую дистанцию.
– Считаю своим долгом информировать читателей, что в этом деле должны торжествовать ваша воля и закон,- вырвалось у меня.
– Мне понравился ваш тезис относительно реципиента и донора. Удивляюсь, что кто-то этого не понимает.
Я молчал, не зная, как себя вести с Дуономусом, то ли как с Тирбахом, то ли как с Бобом Винкли.
– Сегодня я хотел бы еще раз прибегнуть к вашей помощи,продолжал Тирбах.- Сейчас отправимся в банк. До меня дошли сведения, что там за мое отсутствие кое-что подзапустили. Я хочу появиться там неожиданно. Ну а свое журналистское дело вы знаете…
– Очень признателен вам за доверие.
Он заметил мою нерешительность в разговоре и произнес: - Я думаю, дорогой Кларк, нам с вами лучше без формальностей. Зовите меня просто Эдвард.
Я согласно кивнул.
Внимательно посмотрев на меня, он задумчиво произнес:
– Похоже, дорогой Кларк, что вы неискренни со мной, поэтому хочу сказать, что из всех людей вы имеете самое близкое отношение к моей операции (“Какую операцию он имеет в виду: деловую или хирургическую?”). К тому же вы доверенное лицо не только моего сына Рудольфа, но и мое. Вы были в курсе всех моих дел и намерений. И во многом помогли мне.
Похоже, эти слова принадлежали Винкли. Только вопреки всякой логике в его речь вплелись фразы о сыне Рудольфе. Что это? Плохая игра Боба? Или в этом Дуономусе действительно все перепуталось?
– Мне нравится, что вы защищаете мои законные интересы,продолжал Тирбах,- и я надеюсь с вашей помощью разрешить некоторые затруднения.- Он поморщился, приложил руку к груди.Сердце беспокоит.
Он вынул из кармана серебряную коробочку, достал таблетку и положил под язык. Некоторое время молчал, словно проверял что-то с помощью внутреннего локатора, потом сказал:
– Знаете, Кларк, иногда я уже сожалею об этой пересадке. - И он указал рукой на свою голову.
– Из-за развязности прессы?
– Нет, главное в другом. У меня очень много денег. Но маловато здоровья. Хорошо работает только голова. А весь организм одряхлел. Поневоле начинаешь думать, что лучше бы мне остаться… там,- и показал рукой вверх.
Он запнулся, и я подумал: ведь это не что иное, как запоздалое раскаяние Боба, признание деловой операции ошибкой. Я был почти уверен, что он вспомнил свои афористические каламбуры и хотел сказать: лучше бы мне остаться бедным, но здоровым, чем быть богатым и больным.
Он дышал очень тяжело, с каким-то сипом. И все время прислушивался к тому, что делалось у него внутри…
Меня болезненно укололо чувство собственной вины. Ведь это из-за моей безответственности Бобу попался такой неудачный вариант, о возможности которого я сам же предупреждал его.
– При ваших-то капиталах можно заменить и другие органы,- проговорил я и запнулся.
– В Биоцентре мне советовали, но замена отдельных органов ничего не даст. Почки, сердце - этого мало… У меня никуда не годятся сосуды.
Я не знал, что и ответить.
– Да, сейчас все возможно,- задумчиво проговорил Тирбах.- Но я хочу остаться самим собой… Сегодня я забираю вас на весь день… Не возражаете?
– Наоборот, буду рад вас сопровождать.
– Ну вот и хорошо.
Тирбаха в банке не ждали. Секретарь управляющего, высохшая старая дама, строго посмотрела на нас и изрекла:
– Господин Шнитке занят, пройдите к заместителю.
Тирбах мягко возразил:
– Передайте господину Шнитке, что если его секретарь еще раз не узнает владельца банка, я прикажу его уволить.
Он направился было мимо дамы, но она спросила:
– Кого прикажете уволить, господин Тирбах: управляющего или владельца банка?
Тирбах остановился в недоумении, потом рассмеялся:
– Лучше уволить владельца банка. Так неудачно выражает свои мысли.
Управляющий, энергичный молодой человек, разговаривал с посетителем. Увидев нас, он резко повернулся:
– В чем дело, господа? Калерия,- обратился он к вошедшей следом за нами старой даме.- Я же просил никого не принимать.
– Господин Шнитке, я предупреждала, но господин Тирбах очень настаивал.- Она выделила слово “очень”.
