— Люблю секреты, загадки, тайны, — сказал он, улыбаясь.
— А я вам открою… Вот как он выглядит, этот секрет…
Когда Солнце излучает смертоносные заряженные частицы, они атакуют вершину радуги, вызывая колебания магнитосферы, создавая гидромагнитные волны. Тогда на Земле нарушается радиосвязь, и бывает всякая мистика вроде полярных сияний да утреннего хора. Как неживая пластинка начинает звучать от прикосновения корунда, если он оживлен радиосистемой, так и магнитная сфера звучит под острым потоком частиц, если мы включаем в эту немую систему радиотелескоп.
— Но Солнце работает круглые сутки, а хоры звучат редко и всегда только утром.
— Вот это пока и необъяснимо, дорогой Археолог. Я вам больше скажу: само происхождение хора мы не можем назвать окончательно доказанным, даже несмотря на такую солидную аргументацию.
— Вот видите! А вы готовы сделать меня смешным, еще почти ничего не зная. Ах вы, педанты ученые!..
…Через день приехал мой багаж: обыкновенный чемодан и два ящика с аппаратурой.
Вертолет опустился довольно далеко от наших домиков. Он, как ястреб, долго висел над нами, выбирая место посадки, а мы бегали, как цыплята, под металлической сеткой, оглушенные клекотом двигателя, махали руками, показывая каждый в разные стороны.
Пилот передал мне письмо от Шефа и кассету с магнитофонной пленкой.
Шеф писал, что «в больнице пока без изменений, но есть большая надежда и можно быть уверенным». Он посылал мне пленку, на которой была записана его беседа с одним полиглотом.
Я наладил магнитофон.
Шеф (говорит). Послушайте внимательно. Звуки могут наплывать на звуки.
Незнакомый голос (очевидно, переводчик). Пока я слышу только шум. Шум дождя.
Шеф. Да это был дождь. Он скоро кончится.
Переводчик. А вы как предполагаете, на каких языках будут передачи?
Шеф. Понять не могу, ничего не улавливаю, ни одного знакомого сочетания. Правда, сочетаний у меня совсем немного: русский да английский. Думаю, вам больше повезет. Сколько у вас? (Это он спрашивает, наверное, для меня.)
Переводчик. Владею девятнадцатью.
Шеф. Ого!
Переводчик. Не так уж много.
Шеф. А какой самый трудный у вас язык?
Переводчик. Легких нет.
Шеф. Закуривайте, не стесняйтесь… А все-таки?
Переводчик (смеется). Самый трудный был у меня язык… попугайский.
Шеф. Бывает и такое?
Переводчик (смеется). На свете чего не бывает… Однажды в Ленинград привезли полторы сотни попугайчиков, собранных по всему свету. Птахи вопили на всех языках. А зоологи надумали по этим крикам разобраться в происхождении попугаев. Пригласили меня. Слушаю каждого. Тут и английский с немецким, французский с испанским. Всех определил. Правда, не всегда перевести мог, потому что зоолог была женщина довольно симпатичная… Словом, каждому попугаю составил анкету, и лишь одного никак понять не мог. Кричит, а что — не пойму. Невероятный жаргон! Так и ушел ни с чем… Самолюбие задело. Но потом зоологи написали мне, что попугай был пойман в диком лесу и говорил на своем родном, лесном, попугайском наречии, лишенном всяких признаков цивилизации. Кто научил его разговаривать? Слоны, крокодилы, обезьяны?
Шеф смеется.
Шеф. Вот! Вот! Слушайте…
Тут пошла знакомая мне шумовая тарабарщина, звуковая неразбериха.
Шеф. Понимаете?
Переводчик. Ни слова! Звук не барахлит у вас?
Шеф. Думаю, что нет.
Переводчик. Мне показалось, говорят на шведском… Нет, не могу ручаться.
Шеф. А все же?
Переводчик. «Не может быть». Кто-то кричал «не может быть», если я не ошибаюсь.
Шеф. Благодарю вас. На сегодня хватит.
Переводчик. До свиданья.
Шеф. До свиданья. Мы приготовим для вас новые фонограммы.
Переводчик. Хорошо…
…Вечером я сам позвал Археолога. Он вошел, сильно хромая, когда у меня уже дымились экраны, тихонько сел рядом. Антенны радиотелескопа чуткими нервами живых сплетений посылали такой сочный сигнал, что у меня зарябило в глазах.
Я настраивал, крутил ручки, словно у себя на домашнем «Рубине». Мы, наверное, были похожи на двух коротающих вечер бездельников. Но перед нами плыли непонятные синие лодки с обнаженными гребцами, разгульные волны гасли вдруг, и казалось, прямо по ним, туда, в брызги, в пену, бежали стада диких пятнистых оленей. За ними вставали странные города с морщинистыми каменными башнями. На нас в упор глядели внимательные глаза, вплеталась в непрерывный гул незнакомая речь, а потом звон металла, мычанье коров, и плеск воды под веслом, и первый крик родившегося ребенка.
Ничего нельзя было по-настоящему разглядеть, остановить или услышать. Ничего.
— Нельзя ли, чтобы так не мелькало?
— Не получится.
— Посмотрите, как они все одеты, как нелепо. Дикари, наверное.
— Театральные костюмы.
— А этот голый, как он бьет его!.. Зверь…
— Актеры.
— Ну и ну.
Экран погас.
— Ваши впечатления? — спросил я.
— Полный сумбур. Кошмарный сон больного телевизионщика.
— Значит, и вы тоже? — Я заскучал. — Ну тогда назовите мне хотя бы смысл, происхождение передачи. Как вы думаете?
— Вы показали мне обрывки телевизионных цветных программ.
— Вот как!
— Посудите сами. Люди одеты не по-нашему, несовременно, города похожи на древние мексиканские поселения. Где можно такое увидеть? На киноленте, конечно. Логика подсказывает: мы видели обрывки приключенческого фильма, передаваемого некой телестанцией. Может быть, не одной станцией.
— Несколько станций передают одновременно приключенческие фильмы?
— Вам видней. А почему бы нет? Их так много в наше время.
— Но черт их всех подери, — взорвался я, — кому придет в голову передавать все время такое старье? Кто это делает? Кто? Неужели они сами не живут в современных домах, не видят автомобилей, не…
— Ого, вы не такой ровный, каким кажетесь. Но уж если вам так необходимо знать кто, это совсем не трудно сделать, уверяю вас. Попробуйте сначала угадать страну, землю, время, наконец, о которых сняты фильмы. Хотите, я помогу вам угадать? Разве какая-нибудь уважающая себя и свои доходы станция будет без конца показывать чужую историю? Нет, я думаю. Значит, мы на верном пути… Но как у вас мелькает изображение! Кто в этом виноват: ваши аппараты или…
