В махровом рое умножения,
Где нету изначального нуля,
На Каменном мосту открылась точка зрения,
Откуда я шагнул в купюру "три рубля".
У нас есть интуиция - избыток Самих себя.
Астральный род фигур,
Сгорая, оставляющий улиток...
О них написано в "Алмазной сутре",
Они лишь тень души, но заостренной чуть.
Пока мы нежимся в опальном перламутре
Безволия, они мостят нам путь...
Дензнаки пахнут кожей и бензином,
И если спать с открытым ртом, вползают в рот.
Я шел по их владеньям как Озирис,
Чтоб обмануть их, шел спиной вперед.
Переход в двухмерное пространство трехрублевки и блуждание по "астральным" водяным знакам и фигурам интуиции с воспоминанием о мистериях Озириса - образ антинеба. Здесь деньги как противоположность небу вгоняют в плоскость, в теневой мир. Попросту говоря, это смерть, своего рода антивыворачивание, антивоскресение. Мистерия Озириса "задом наперед". Это высокий, очень высокий уровень инверсии, но такой мир мне чужд, и я с облегчением его покидаю, чтобы поговорить о метаметафорической лирике, где
Изнанку сердца - звездное нутро
Наслаивает кисть на полотно.
Автор этих строк Людмила Ходынская. Ее стихи пронизаны осязаемым движением звезд:
С утра
Сшивает ночи ткань вселенская швея Иштар
Иштар - небесная ткачиха
Свисает - света паучиха
Ей из клубка Луны скользить
Свиваясь в розовую нить...
И для меня мелеет стая слов,
Когда попалась в радуги улов.
Мне нравятся её художники:
Наматывающие ленту Мебиуса на небо глобуса, - и ещё особое ощущение невесомости живописного мазка:
Масса цветка
Равна цвету мазка
У Пикассо
Где акварель
Это стрекозы лёт
И цветок
Остановлен полотном...
По-своему обживает новое пространство тангенциальной сферы Елена Кацюба. Она, как Парщиков и А. Еременко, ближе к ироничным обэриутам. Ее "Крот" чем-то напоминает "Безумного волка" Н. Заболоцкого.
Герой геодезии карт, он ландшафт исправляет, он Эсхера ученик выходит вверх, уходя вниз.
Математик живота, он матрицу себя переводит в грунт.
Земля изнутри - это крот внутри.
Внутри крота карта всех лабиринтов и катакомб.
Елена Кацюба даже в знакомых очертаниях созвездий вдруг находит совершенно неожиданный рисунок. Вот, например, Большая Медведица:
Но в перевернутом авто, который ещё давно читался словом "ковш", включится вечный мобиль, и убудет у ночи ночи несколько минут...
Тут встрепенутся все, кто в небе,
Привык молчать или беседы вести, переглянутся светлые соседи и взгромоздятся на повозки тьмы.
Лишь автостопщик Орион, что с поднятой рукой идет вдоль неба, пойдет искать себе другого неба.
В стихотворении "Заводное яблоко" слово "яблоко" Претерпевает 12 анаграммных инверсий, выворачиваясь, то в "око", то в "блок", то в "боль" пока, пройдя сквозь 12 знаков зодиака, не вывернется из нутра мироздания.
ЯБЛОКО - в нем два языка:
ЛЯ - музыка и КОБОЛ - электроника.
Это ЛОБ и ОКО БЛОКа, моделирующего БЛОКаду на дисплее окон.
Так тупо топает мяч-БОЛ.
БОЛь, не смягченная мягким знаком, потому что казнь несмягченная есть знак
КОЛ, пронзающий БОК, в кругу славян, танцующих КОЛО.
Я выхожу из яблока, оставляя провал - ОБОЛ, плату за мое неучастие в программе под кодовым названием
"ЯБЛОКО".
Такой отказ от яблока Евы на самых потаенных глубинах языка заставляет вспомнить труды французского психоаналитика Лакана. Лакан считает, что на уровне подсознания каждое слово, как бы выворачиваясь через ленту Мёбиуса, порождает массу значений. В стихотворении Е. Кацюбы лента как бы прокручивается обратно из подсознания в сознание, стирая все 12 зодиакальных значений слова "яблоко".
Спектр Метаметафоры ныне доходит до не различимых взором инфракрасных и ультрафиолетовых областей, от космических инверсий пространства к инверсиям звука и самой семантики слова.
У поэзии есть свои внутренние законы поступательного движения. Где-то в 30-х годах замолкли обэриуты, позднее забыли Хлебникова. Ныне движение началось с той самой точки, на которой остановились тогда. Первый мах небесного поршня, вышедший из мертвой точки, - поэзия А. Вознесенского. Ныне зеркальный паровоз Метаметафоры двинулся дальше.
Зеркальный паровоз шел с четырех сторон из четырех прозрачных перспектив он преломлялся в пятой перспективе шел с неба к небу от земли к земле шел из себя к себе из света в свет
По рельсам света вдоль по лунным шпалам я вдаль шел раздвигая даль прохладного лекала входя в туннель зрачка Ивана Ильича увидевшего свет в конце начала он вез весь свет и вместе с ним себя вёз паровоз весь воздух весь вокзал все небо до последнего луча он вез всю высь из звезд он огибал край света краями света и мерцал как Гектор перед битвой доспехами зеркальными сквозь небо...
(К. К.)
МЕТАКОД И ЛИТЕРАТУРА
Обретение космоса
И в Упанишадах, и в Апокалипсисе, и в "Голубиной книге" говорится о "космическом человеке", из которого возникает мир. Подобно Фениксу, горел и не сгорал Пуруша в индийских Упанишадах.
Весна была его жертвенным маслом, лето - дровами, а осень - самой жертвой...
Когда разделили Пурушу, на сколько частей он был разделен?
Чем стали уста его, чем руки, чем бедра, ноги?..
Луна родилась из мысли, из глаз возникло солнце...
Из пупа возникло воздушное пространство, из головы возникло небо.
Из ног - земля, страны света - из слуха. Так распределились миры.
Насколько живучей оказалась эта метафора, можно судить по видению Аввакума в тюремном остроге:
"Так добро и любезно на земле лежати и светом одеянну и небом покрыту быти..."
Это чрезвычайно примечательный древний образ, когда человек вмещает в себя и небо, и звезды, и всю вселенную. Он становится не узником, заключенным внутри бездны, а её наиполнейшим вместилищем.
Поэта не смущает, что человек мал, а вселенная неизмеримо больше, ибо для него есть иное, тайное зрение, где меньшее вмещает большее, а последний становится первым. Само небо становилось кожей вселенского человека, а его телесная нагота затмевала сияние всего мироздания: "Одеялся светом, яко ризою, наг на суде стояще".
Если "царь небесный" предстоял наг, то царь земной, наоборот, облачался в звездные ризы - "одеялся светом". Он надевал иа себя корону, усыпанную драгоценными камнями, символизировавшую звездный купол, усыпанный звездами, и он держал в своих руках державу и скипетр - луну и солнце.
Ярчайший образ такой человекоподобной вселенной и такого вселенского тела запечатлен в архитектуре древнерусского храма. Здесь купол символизировал невидимое небо, а нижняя часть - землю; вся служба в песнопениях и действии повторяла космогоническую историю сотворения мира и человека.
