- Это хорошо, Хаким. Это отлично, что ты будешь работать много. Я верю тебе, так и должно быть.
Обычно после таких слов генсек отдавал надоедавших ему хакимов в руки опытной секретарши, но в этот день, точно, сам дьявол дернул его за язык:
- А над чем, Хаким, ты сейчас работаешь?
Хаким сломался.
Он ждал, чего угодно, только не такого вопроса в лоб. Он держал в голове всю фальшивую статистику солнечного комсомола, какие-то цитаты классиков, интересные яркие факты из богатой и содержательной жизни узбекского солнечного комсомола, но так... Работаешь?.. Какая работа?.. Он в Москве даже выпить еще не успел!.. Но всем комсомольским открытым сердцем Хаким почувствовал - ответить необходимо. От правильного ответа зависела сейчас вся его судьба. Ведь если он неправильно ответит, его могут вернуть в солнечный Узбекистан, а там его могут отправить убирать хлопок, ну и так далее...
Но - работа!.. Что могло означать это слово?..
Терзаясь, Хаким припомнил, что в гостиничном номере на его столе валяется забытая кем-то книга Пришвина - собрание сочинений, том второй, что-то про зайчиков, про солнечные блики, про капель, ничего антисоветского, запрещенного, легкое все такое... Хаким видел: брови генсека удивленно сдвигаются, взгляд темнеет, молчать было нельзя. Жизнь человеку дается один раз, успел подумать он, и выпалил:
- А сейчас я работаю над вторым томом сочинений товарища Пришвина!
Я же говорил, сам дьявол смешал в тот день карты...
Теперь сломался генсек.
Он ожидал чего угодно. Фальшивой статистики, вранья, жалоб, просьб, ссылок на классику... Но - Пришвин!
У генсека нехорошо заледенела спина.
Полгода назад завом отдела в большом комсомольском хозяйстве генсека работал некий Пришвин. Он, генсек, сам изгнал этого Пришвина из хозяйства - за плохие организационные способности. Это что ж получается? Всего за полгода изгнанный Пришвин сделал карьеру, издал уже второй том сочинений, а ребята генсека все проморгали?.. Что же там вошло во второй том? - не без ревности подумал генсек. Наверное, речи, выступления на активах...
Но в панику генсек не впал. Нет крепостей, которых бы не взяли большевики. Он поднял на Хакима еще более усталый взгляд, дохнул на него ароматным дымом хорошей американской сигареты и, как бы незаинтересованно, как бы давно находясь в курсе дела, понимающе заметил:
- Ну да, второй том... Это хорошо, что ты много работаешь, Хаким... Это хорошо, что ты работаешь уже над вторым томом... - Генсек шел вброд, наощупь, пытаясь проникнуть в темную тайну. - У тебя верный взгляд на вещи, Хаким... Но ведь у товарища Пришвина... Но ведь у товарища Пришвина... Ну да, у него, в общем, плохие организационные способности...
Слово было сказано.
Хаким покрылся испариной. В его смуглой голове сгорела последняя пробка, но спасительную тропу под ногами он нащупал. Он решил погибнуть в этом кабинете, но не сдаться. Наверное, не зря в моем номере оказался том товарища Пришвина, решил он. Подкинули, проверяли бдительность... Мало ли что там зайчики да капель... Это как посмотреть... И за апрельской капелью можно рассмотреть затаенное что-то, страшное... Он, Хаким, теперь много будет работать над классовыми произведениями товарища Пришвина... Правда, и замечание генсека следовало учесть...
- Да! - выдохнул, чуть не падая в обморок Хаким, - организационные способности у товарища Пришвина плохие, но природу пишет хорошо!
Теперь последняя пробка сгорела у генсека.
- Ты прав, Хаким, - с трудом выдавил он, - природу он хорошо пишет... - Генсек в толк не мог взять, при чем тут природа. - Это верно, Хаким, товарищ Пришвин хорошо пишет природу, но вот организационные способности... Вот организационные способности у него плохие...
- Плохие, плохие! - восторженно подтвердил спасенный Хаким.
- Но природу хорошо пишет! - потрясенно согласился спасенный генсек.
Это и есть соцреализм, сказал я, когда мы заговорили с Гацунаевым о методе. Дыхание соцреализма, его глубинные соки глубоко пропитали советскую фантастику. Так глубоко, что сама Антология автоматически получалась Антологией советской соцреалистической фантастики.
"Истребитель 2Z" Сергея Беляева - лучший тому пример.
Первый вариант романа, опубликованный еще в 1928 году ("Истребитель 17-Y") был, на мой взгляд, динамичнее. В том первом варианте ощущалась экспрессия, вполне еще здоровый соревновательный дух. Молодость чувствовалась в том варианте! Молодость страны, молодость автора...
Переписывая роман через десять лет (каждый сейчас представляет, что это были за годы), Беляев переписал его именно в духе времени - черные, как ночь, враги, светлые, как майское утро, друзья. Из текста будто специально (вспомним жалобы другого Беляева - Александра) вычеркивались все живые характеристики, образы последовательно заменялись на схемы.
Некто Урландо, изобретатель чудовищных лучей смерти, которыми угрожает молодой Советской стране международный фашизм, ни с того, ни с сего отправляется вдруг прямо в логово врагов, то есть в молодую Советскую страну. Нелегально, конечно. До него дошли слухи, что советские ученые в своих исследованиях пошли вроде бы его путем и добились больших успехов. Претерпев массу безумных приключений, иногда просто нелепых, Урландо выясняет, что советские ученые и впрямь получили удивительные результаты, правда, не в сфере вооружения, а в сельском хозяйстве. Ну, скажем, они построили машину, которая, выйдя в поле, удобряя, выхаживая, засеивая его, сокращает время от посева зерна до жатвы до одних суток!
Даже для 1939 года это звучало несколько вызывающе.
Критик А.Ивич писал: "Доводить замечательные труды Лысенко до такого абсурда, как созревание пшеницы через двадцать четыре часа после посева значит, невыносимо опошлять серьезное дело!"
Попутно указывалась легко угадываемая зависимость С.Беляева от А.Толстого, иногда даже в мелочах: Урландо - Штопаный нос... В "Гипрболоиде инженера Гарина": Гастон - Утиный нос...
В финале романа советские бойцы лихо разделывались с ужасной и смертноносной машиной Урландо.
Наука в романе тоже давалась лихо.
"-Что обозначала буква "зет" в ваших формулах?
Урландо на мгновение запнулся, смолчал, потом быстро ответил:
- Обычно, как принято, "зет" имеет несколько, то есть, я хотел сказать, два значения. В ядерной модели атома, предложенной Резерфордом, знаком "зет" принято обозначать число отрицательных электронов в электронной оболочке вне ядра атома.
- Это известно, - сухо ответил Груздев. - Принято считать, что ядра всех элементов состоят из протонов и нейтронов, масса ядра обозначается буквой M, а его заряд - буквой Z. Здесь "зет" обозначает количество заряда. Эти два значения мне известны, как и всем. Нас здесь интересует третье значение. Интересует ваше значение "зета" в формулах, начиная с номера шестьдесят семь и дальше.
