Раньше, когда Отис и Пепе только-только поселились в своей половине дома, кухня была общая на две семьи. Но теперь Ассоль предпочитала стряпать на маленькой переносной горелке в собственной комнате. Дело в том, что Пепе постоянно воровал жратву со стола, это у него стало как соревнование с самим собой, только Ассоль ступает на кухню, как Пепе сразу начинает крутиться вокруг, и только Ассоль отвернется — хвать что-нибудь и сожрал. Как ни пыталась Ассоль его увещевать, ничего не помогало, она даже завела привычку делать особый пирожок с острым перцем и подкладывать, чтобы Пепе стянул именно его, но Пепе научился отличать эти пирожки от других, и однажды такой пирожок достался Барту, и хорошо, что Ассоль в тот момент была в храме, а то огребла бы по полной программе. Ассоль пробовала жаловаться Отису, но тому было все равно, он уже разочаровался в воспитании сына. В итоге Ассоль решила, что проще кухней вообще не пользоваться, и когда Пепе это понял, он решил, что победил, и несколько дней дразнил этим Мюллера. А потом перестал дразнить, потому что Мюллер ничего не понял.
Однажды Ассоль с Мюллером пошли в храм на службу, а Барт не пошел. Ассоль его пригласила, но он сказал, что плохо себя чувствует, потому что вчера съел что-то несвежее. На самом деле он чувствовал себя прекрасно, а в храм идти не хотел потому, что договорился на это самое время с шлюхой, и Ассоль это знала, и Барт знал, что она знает, они понимали друг друга без слов.
Храм, к приходу которого принадлежала Ассоль, был посвящен, как уже упоминалось, пятидесятилетию животворящей статуи Птаага Милосердного о пяти ногах. Это не означало, что означенная статуя находилась на территории храма, нет, она стояла где-то в верхнем городе и ни один прихожанин ни разу ее не видел, даже сам местный жрец Страйкер Толстопузый видел ее лишь однажды. Просто в Палеополисе в то время была мода посвящать храмы разным юбилеям, иногда неожиданным.
Здесь уместно сказать пару слов про Страйкера Толстопузого. Прежде чем посвятить себя Птаагу, он служил на пиратском корабле и сделал карьеру от рядового бойца до боцмана. А потом черти угораздили его влюбиться в черножопую рабыню, он ее похитил и сбежал с корабля, а она не поняла, что он в нее влюбился, улучила момент, набросилась и стала убивать, а когда не смогла — убежала. Страйкер отбился, но был изранен и долго лежал в горячке, и по ходу принес обет Птаагу Милосердному стать жрецом, если не помрет. Так оно и вышло. Заодно избег гнева бывших товарищей, они его сначала хотели вообще убить за крысятничество, потом пришли штраф требовать, а в итоге пришлось обойтись бесплатным благословением, ибо ничего сверх того требовать с ученика жреца неприлично.
Поскольку Страйкер начал духовную карьеру не по внутреннему убеждению, а в силу обстоятельств, место в храме он подыскивал в большой спешке. Будь он не так стеснен во времени, он бы ни за что не согласился служить богам в задрипанной халупе в бедном районе. И зря — жрец Эммануил, заведовавший до него этим храмом, объяснил Страйкеру, что чем беднее район, тем богобоязненнее народ, так что в среднем выходит то же на то же. А насчет личной безопасности Страйкер зря беспокоится, потому что среди преступников ходит поверье, что обидевший духовное лицо лишается удачи на три года, так что ученику жреца можно ходить по району в любом месте и в любое время, надо только подождать несколько дней, чтобы морда примелькалась. А потом, не прошло и года, Эммануил захворал животом и помер, из районной управы никого на смену почему-то не прислали, так что Страйкер сам себя рукоположил в жрецы, и все прихожане остались довольны. Потом, правда, приехал проверяющий чиновник, стал возмущаться, обозвал Страйкера еретиком, но Страйкер стукнул ему в бубен, а потом дал золотой, они помирились и напились в «Якоре в гузне». А потом проверяющий чиновник сомлел и уснул, Страйкер отобрал у него золотой, а самого отнес на руках к заставе верхнего города и сдал стражникам, чтобы продали в рабство. Стражники обыскали чиновника и нашли еще пять золотых, которые Страйкер по рассеянности не нашел, и обрадовались, а сам Страйкер расстроился. Но по дороге домой решил, что зря расстроился, потому что деньги он не нашел по Птаагову попущению, а если бы он их нашел, то еще неизвестно, как бы он договорился со стражей (на самом деле легко договорился бы, но лучше думать иначе, а то знамение не получается), так что все, что боги ни делают, к лучшему. Вернувшись в храм, Страйкер вознес Птаагу благодарственную молитву, тот в ответ посоветовал сходить в управу и дать взятку. Страйкер так и сделал, и в тот же день его официально утвердили жрецом.
Покойный Эммануил не солгал, должность жреца в бедном районе не такая ничтожная, как может показаться. Большинство прихожан жертвуют очень мало, но есть в приходе несколько человек, чья щедрость все компенсирует. Вожди преступного мира нуждаются в удаче гораздо больше, чем обычные люди, а потому более суеверны и богобоязненны. Жрецу, их исповедующему, не приходится голодать, надо только не болтать лишнегои не выставлять напоказ достаток, что непросто, вон как брюхо растет, коллеги уже поддразнивать начали.
Но хватит уже отступлений, пора вернуться к основному повествованию. Итак, стоит воскресное утро, прихожане заполняют храм, вот и Ассоль уселась на свое место во втором ряду, и Мюллер рядом с ней, а Барт не пришел, нездоровится ему, но это ничего, одну неделю можно пропустить, надо только, чтобы в привычку не вошло, а то от такой привычки один шаг до атеистической ереси, прости господи.
На сегодня Страйкер запланировал проповедь о конце света. Раньше он совсем позабыл про этот классический сюжет и не читал такую проповедь ни разу за все пребывание в храме, лет уже, наверное, пять, а почему забыл — сам не знает, как-то случайно получилось. А вчера, когда готовился к богослужению, стал листать священное писание и вдруг заметил давнее упущение. Сразу стало ясно, о чем завтра рассказывать.
Оглядел Страйкер публику, и решил, что пора начинать. Вышел на кафедру, прокашлялся, объявил тему сегодняшней проповеди и приступил к песнопению, которое положено пропеть перед проповедью.
Мюллер, будучи в храме, обычно скучал. Очень-очень редко, когда над алтарем летала муха или бабочка, ему было чем заняться, а в остальное время так скучно, что хоть вешайся. Но сегодня он испытывал нечто странное. Казалось бы, обычные слова: «конец света», два обычных повседневных слова, почему-то они отдались в его душе чем-то неестественным, разбудили туманные воспоминания раннего детства. Мюллер поплыл. Тогда, в Роксфордском монастыре, старая грымза, хрен ее вспомнит, как звали, тоже говорила про конец света, и случилось тогда что-то настолько нелепое… В памяти зияет провал, черная пустота, а потом Мюллер вдруг сидит на загривке вьючной лошади перед вьюком, накрапывает дождь, Роксфорд, который скоро разграбят кочевники, остался позади, а впереди стольный град Палеополис, но доберутся ли они до него в целости — знают только боги. Барт крутит головой, морда у него злая и испуганная, он тогда еще не отвык быть дворянином, не утратил спеси, страшно было глядеть ему в глаза, того и гляди пришибет… И другое воспоминание всплыло — Мюллер солвсем маленький, как щенок, сидит на руках у большого мужика с усами и короткой бородкой, а волосы у него длинные, как у женщины, и волнистые, но женственная прическа его не портит, не на пидора он похож, а…
