"Сайка моя, я твой пончик, — с изумительным мастерством выводил рулады молодежный кумир, — булка моя, я твой кончик…".
— Сделай тише! — безуспешно попыталась перекричать электронику мать.
Дочка услышала и сделала громче.
Бархатный тембр кумира сменила известная певица с голосом густым, как скисшее молоко. Комочки свернувшейся белой жидкости в нем заменяла легкая картавость — бардиха явно воображала себя четырехлетней девочкой. Правда, было одно несоответствие — четырехлетний ребенок не мог владеть столь сексуальной тематикой.
"Возьми меня всю, возьми мое тело, — ворковала певица, — возьми мои губы своими губами, я очень хочу, нахально и смело, твою оплести поясницу ногами…
— Рэда, — прорвался все же мамин вопль, — не забудь про бабушку!
— Шюэ! Шюэ синг! — гаркнула девочка и добавила тихонько: — Шьит, глупая мутер.
Ей было не до препираний. Наступал самый ответственный момент этого (как и любого другого) утра перед выходом на улицу — макияж. Если бы индейские вожди могли наблюдать сейчас за Рэдой, они замерли бы в благоговейном почтении. Сам Чингачгук, Большой Змей стоял бы на цыпочках, приоткрыв строгий волевой рот, созерцая священнодействие белолицей девчонки. Да что там вожди! Колдуны и шаманы — лучшие специалисты по боевой раскраске воинов склонили бы голову перед мастерством белокожей гринго.
Осторожно подрагивая в такт очередного музыкального шедевра ногой (только самой ступней и очень осторожно) Рэда наносила на свое свежее личико разнообразные краски. Светлые бровки внезапно потемнели и угрожающими скобками нависли над глазницами. Белесые ресницы, мило опушавшие голубые глазки, совсем потерялись под их зловещей чернотой. Но Рэда не дала их в обиду. Неуловимыми движениями она прошлась по ресницам особой щеточкой и те вмиг стали длинными и еще более мрачными, чем брови. Но это было только начало.
Нежная, персиковая кожица век подверглась специальной обработке тенями, в результате чего приобрела цвет старого и унылого трупа, хорошо вылежавшего в прозекторской. Губы же примерили несколько расцветок: от фиолетово-синего до оранжевого. Но Рэда не относилась к консервативной части молодежи. Кроме того, она обожала контрасты. Поэтому она применила помаду цвета свежей артериальной крови, что в сочетании с подглазьями и цыганской яркостью бровей и ресниц создало контраст максимальный. Теперь у любого нормального человека Рэдино лицо вызывало стойкую ассоциацию с необычайно довольным собой и только что закончившим трапезу вампиром. Причем, вампиром достаточно юным, но склонным к гурманству.
Рэда с большим удовлетворением посмотрела на себя в зеркало. Наклонила голову по-птичьи и еще посмотрела. Встала, повернулась и посмотрела немного сверху.
— Рэда! — приглушенно донесся до нее материн голос.
"Я люблю тебя за это, — удачно продолжил магнитофон, — я люблю тебя за то…
— Что с карманами пальто, — подхватила девочка, взглянув на часы. Время близилось к полудню, а ей еще предстояло выбрать украшения и одеться, что тоже требовало немало времени. Хотя и не столько, сколько макияж.
А про бабушку она не забыла. Она любила бабулю. На расстоянии.
Когда бабушка жила с ними, Рэда сама себе напоминала несчастную компьютерную игрушку — тамагошу (на санскрите: тамагуна — невежество). Ту игрушку, которую некоторые ненормальные выращивают, как живую. Не успевала девочка встать с кровати, как ловила на себе внимательный взгляд старушки. За доли секунды та успевала просчитать необходимые действия, предписываемые ребенку в ближайшее время, и приступала к рекомендационному монологу.
— Так, — говорила энергичная бабуля, прерывая рэдины потягушки, — сейчас мыться, в душ, да не забудь почистить зубы. Долго под душем не стой, я уже накрываю на стол. Ботинки твои я помыла, все самой надо делать, ты же так и будешь ходить в грязных…
В это время девочка ускользала в ванную, но, вернувшись, минут через тридцать, она заставала бабулю в полной речевой готовности.
— Все стынет, сколько можно мыться! Не лезь в шкаф, твои джинсы я постирала, они еще не высохли. Как это зачем, это ты можешь ходить в нестиранных целую неделю. И не спорь! Одень другие, а эти высохнут к обеду. Придешь обедать и переоденешься. Почему это ты не придешь обедать?! Что это еще значит?! Я не для того всю жизнь, всю здоровью тебе отдала, чтоб ты питалась где попало сухой булкой! И нечего сидеть там, в училище этом допоздна. Я узнавала, училище в девять закрывается, а ты возвращаешься в одиннадцать. Где это, спрашивается, ты шатаешься?! Ты знаешь, как называют тех, кто шляется, где попало? Шлюхами!..
Бабушка всегда говорила громко и категорично. Любое возражение она воспринимала, как личную обиду. А обижаться она умела виртуозно.
Но Рэда бабушку все равно любила. Особенно нынче, когда видела ее только по выходным.
Она вздохнула, взглянула на часы и начала примерять серьги, пытаясь делать это быстро и прекрасно осознавая, что быстро не получится.
***
Охотники не хотели просыпаться, но Старший охотник со звучным именем Джёок вынудил их. Он и сам встал с трудом, сразу поспешил к запрятанной с вечера чекушке, тяжело заглотнул ее, закурил через силу, отошел немного и выстрелил в потолок из маузера. По непонятной причине он предпочитал это устаревшее оружие и с большим трудом доставал к нему патроны.
Коллеги вставали под аккомпанемент хриплых матюгов, вяло отбрехивались, шарили по закромам. Каждый имел собственный резерв и теперь заглатывал его, косясь на товарищей недоверчиво и мрачно.
Они вообще пили угрюмо, пытаясь забыться, уйти в иллюзорной мир от крови и грязи, составляющие их повседневную работу. Борьба с преступностью, уничтожение опасных для общества хищников, опасный, но трудный долг — все это оставалось красивыми словами. А на деле была кровь и был постоянный запах мертвечины. И — шкуры, которые они дарили начальству или, если шкура была плохо выделана, продавали через комиссионный магазин любителям экзотики. Шкуры тоже плохо пахли.
Второй охотник сказал Третьему охотнику:
— Может, пивка организуем?
— А кто пойдет?
— Разыграем.
— Давай, время еще вагон. Джёок, ты будешь?
— Буду, — сказал Старший охотник, — пиво буду, но не пойду.
— Ну, конечно, — процедил Третий охотник, — начальник, сбоку чайник.
Он достал потрепанные карты и они с напарником начали разыгрывать скорбный путь в пивной ларек.
— Я какой недавно фильм видел! — оживился Второй охотник. — Про каталу. Как ему стиру верную подсказали, да накололи.
