– Но если немного сощуриться и погладить тебя – ты настоящий зайчик: мягенький, пушистенький.
Я урчу, может, я – кот?
– Такой кругленький.
Это не мех, это – броня, испарители, излучатели, концентраторы – наноткань. Я не кругленький, у меня сложная, но рациональная форма.
– Я повяжу тебе бантик.
Сентиментальный обряд людей. Они такое любят. Это их успокаивает. Мне не мешает.
– Теперь ты – нарядный зайчик.
Я впервые соглашаюсь, но все равно вредничаю и, для того чтобы немного позлить Людочку, ухожу от нее по потолку. Специально далеко вытягиваю сухие тонкие трубчатые стучащие, скрипящие о пластик, блестящие хитином, такие удобные, прочные и, знаю наверняка, противные-препротивные лапы.
* * *
– Да-а, – тянет Борисаглебыч. – Тоска-а-а. Зверьки, связь-то будет, нафиг?
– Однажды, – печально говорят ему из-за покосившейся панели.
– И все однажды, все случится, – поет Борисаглебыч. – Однажды все произойдет.
– Вышел из строя трансдуктор.
– Слышал, слышал, – Борисаглебыч вкусно потягивается. – Таких мрачных слов я уже наслушался. Трансдуктор у нас что, не биологический э-л-е-м-е-н-т?
– Однажды, – повторяют из-за покосившейся панели.
– Глупые зверьки, – Борисаглебыч закрывает глаза. – Я – спать. До Земли не будить. А сначала ответьте мне на один вопрос.
Из-за панели выползает половинка обезьяны на половинке большой ящерицы и все это розовое, совсем без меха и чешуек.
– Бр-р-р, – передергивается Борисаглебыч, – лезь обратно, смотреть на тебя страшно.
– А на меня, – спрашиваю я.
Борисаглебыч смотрит на меня.
– На тебя не страшно, ты ни на кого не похож.
– Я зайчик.
– Бр-р-р, – тут же дергается он.
Я молчу.
– В чем состоит вопрос, – говорят из-за покосившейся панели.
– Да, я все никак не могу вспомнить, – Борисаглебыч чешет патлы, чешет пузо, опять потягивается, – когда это я успел подписать высадку на планету.
– Там ваша подпись. Подпись вы проверяли. Она подлинная.
– Ну да, в том-то все и дело.
Борисаглебыч – капитан, но при этом дядька простой и добрый. Сейчас он раскладывает кресло и укладывается поспать.
– А почему не в каюте? – спрашиваю я.
– Вон туда сначала отойди, – он показывает в угол рубки. Я отползаю по потолку в угол рубки и вишу там, распушив мех.
– Хочу ребят дождаться, – отвечает Борисаглебыч, поворачивается на бочок и мгновенно засыпает.
Наш капитан – всем капитанам капитан.
Толстомордый корабль лежит в тени громоздких скал, поджав лапы, зябнет. На планете холодно, идет серый снег. В километре на север – груда развалин, к ним отправились Люда и Виктор на волке. Он условно волк, его Люда так называет, на самом деле – еще один говорящий зверек из нашей команды. «Биоробот», – говорит Виктор. Он неправ, роботов делают, а мы сами рождаемся. «Во тьме веков, во тьме веков, – поет Борисаглебыч, – вы рождены во тьме веков». Преувеличивает. «Устаревшая, ненужная технология, – спорит с ним Виктор. – Бессмысленно расточительная. Зачем она нам?» Виктор легко сыплет словами, как снег на этой планете. А сам едет внутри волка, мог бы и пешком идти в кислородной маске. Не так уж и холодно, и радиация совсем небольшая, не то что в прошлый раз.
Вот корабль – точно биоробот, много лет назад окуклился из личинки на острове Пасхи, долго морфировал, рос, ел, вбирал в себя небиологические элементы – двигатели, компьютеры, железки всякие. Мы так ему радовались, нянчили его, лечили, рассчитывали рацион. Любили его, несмотря на то что безмозглый и говорить не будет.
Личинку корабля сконструировали мои друзья, разумные животные, по схемам великого существа – последнего живого ихтиосапиенса. Белые корпуса института, жирное, в блестках, море, плотный горячий ветер, небо увешано сытыми тучами, так приятно вспоминать это на холодной планете. Несколько тысяч говорящих зверьков трудились на острове, синтезировали искусственную жизнь, программировали роботов для строительства двигателей. Мы создали корабль с нуля за пять лет – удивительно быстро.
Десятки личинок никуда не годились: умирали, болели, развивались неправильно – и тогда их убивали и растворяли в биореакторе. Много-много раз приходилось начинать все заново. Казалось, наш боготворимый ихтиосапиенс ошибается. Немудрено, он придумал корабль полвека назад, а сейчас ничем не может помочь – болтается у причала дряхлый дельфин и лопочет неразборчиво. Ему грезились бесконечные пространства, косматые солнца и сотни планет, которых ему не увидеть наяву.
Через три года неудач у нас получилось. Одна из личинок, когда ее достали из биореактора, ожила сама и сразу начала жевать фрукты, целлюлозу, песок, лабораторные столы, медицинских роботов и потолстела за два дня на триста килограмм. Люди устроили салют, пили шампанское, поздравляли уставших разумных животных из отдела синтеза.
Отец Люды, человеческий директор института, похожий на нашего Борисаглебыча, плясал с застенчивым черным медведем из отдела силовых машин и пел:
– Впервые, впервые от сотворения мира, искусственная жизнь создала искусственную жизнь. О-го-го.
Очень приятно, но неверно, мы – не искусственная жизнь, мы – настоящие.
Личинка росла, распухала, ее перенесли в большой ангар, где она и окуклилась. Ангар переоборудовали в инкубатор, смонтировали машины, которые поддерживали оптимальную температуру и влажность. Ихтиосапиенс ненадолго пробудился от старческого забытья и предложил не держать куколку в инкубаторе, а положить ее под открытым небом, на солнце, на холме, и чтобы внизу шумело море. Две недели разумные животные из отдела вынашивания спорили, моделировали на компьютерах, будили давно забытых человеческих теоретиков (нам разрешили пользоваться библиотекой синтетических личностей). Грустные бессмертные компьютерные личности давно умерших людей приободрялись и спорили с говорящими зверьками наравне. Победила идея ихтиосапиенса. Огромную, сияющую искрами солнечного света куколку положили на берегу, и корабль вылупился на свободе.
Мы разумны, мы доказали. Первый космический корабль, построенный говорящими животными, пасся на зеленых холмах. Никакие тесты и эксперименты не могут доказать наше равенство людям убедительнее этого корабля. Человечеству потребовались тысячи лет от пробуждения разума до полетов в космос, мы управились гораздо быстрее. Ихтиосапиенс умер счастливым.
Остались формальности. Юридический отдел института, состоящий в основном из головастых птиц, готовил поправки к земным законам. Все их предложения вежливо возвращались.
Мой отдел разрабатывал пробный полет, согласовывал маршрут – показательное маневрирование на земной орбите, облет Луны, приземление. Назначили дату. За неделю до старта человеческий Наблюдательный Совет попросил перенести испытания на месяц, потом еще на месяц. Я ничего не понимал. Председатель Совета мягко улыбался на экране, произносил вежливые слова, смущался от того, что говорит с комком меха на паучьих лапах.
